Танго-сюита имени Бориса Поплавского

1. Черная свадьба

 

Дождь прошел, и зеленые кроны,

как мохито со льдом, засверкали.

В этих кронах орали вороны,

будто черную свадьбу справляли.

 

В черных фраках, муаровых лентах

кавалеры, нет, кавалергарды:

крылья грузные – как эполеты,

клювы грозные – будто кокарды. 

 

С белоснежным лицом юной гейши

и червями источенным телом,

улыбаясь улыбкой милейшей,

Смерть-невеста меж ними сидела.

 

И с улыбкою светлою тоже,

в твид двубортный и галстук одетый,

на атласном супружеском ложе

ждал жених ласки черной Одетты.   

 

И слетела она не дурнушкой –

полногрудой японской голубкой.

И присела к нему на подушку,

распахнув черный хвост, будто юбку.

 

Музыканты играли Шопена.

Лабух плакал на черном кларнете.

Облаков белоснежная пена

оседала, и бегали дети.

 

Это было вчера на Стромынке,

у Бахрушинской, в самом начале.

Моцареллою свежей простынки

на поникших веревках рыдали.

 

И орали вороны, орали

что-то из миннезингерских арий

и, слетая на землю, клевали

тело голубя на тротуаре.

 

2. Падший ангел

 

Падший ангел сидит на скамейке весеннего парка.

За щекой карамель, а в глазах ледяная тоска.

Падший ангел снимает свой твидовый плащ – ему жарко,

плащ свой твидовый цвета морского с прибоем песка.

 

И тогда на груди открывается страшная рана –

роза красная, rosa candida убитой любви.

И тогда извлекается жалкой рукой из кармана

бумазейный платок, весь в слезах и невинной крови.

 

Дворник с бляхою шаркает черной метлой по дорожкам,

подметает окурки раздумий, надежд и тревог.

Карапуз на коленях у няни, как будто на дрожках,

засыпает и видит, что он – это Бог. 

 

Он стоит на вершине, вокруг него райские кущи,

где красивые птицы поют на семи языках.

Падший ангел подходит к нему, говоря: «Вездесущий,

ты прости меня, я так устал быть изгоем в веках».

 

И светлеет у ангела лик его темный с прыщами.

И прощает его тот, у чьих он склоняется ног,

и прощает его, и прощает его, и прощает,

и прощает его, ибо каждый прощающий – Бог.

 

И бегут они, мальчик и ангел, касаясь руками,

по лугам изумрудным, Элизиум смехом будя,

и резвятся они, и болтают друг с другом стихами –

падший ангел и ставшее Богом дитя.

 

И лежат облака перед ними, как в море атоллы,

облака грозовые, и где-то в Сантьяго дожди,

под навесом на сцене звучит «Либертанго» Пьяццоллы –

махаон перламутровый так и взлетел бы с груди.

 

Он взлетел бы! Но жизнь – это все-таки скучная проза.

Просыпается мальчик у няни, задумчив и тих.

На дорожке платок, на скамейке увядшая роза.

В небе серые голуби. Белого нет среди них.

 

3. Прощание с Мореллой

 

В этот час, когда веранды ресторанов

заполняются вечернею толпой,

и, как лебеди, кричат катамараны,

и о скалы разбивается прибой,

 

а на небе карлик солнце, багровея,

воспаляется, как Полифема глаз,

отразивший алый мак в руке Морфея,

в этот поздний для прогулок, крайний час

 

ты идешь по пляжу босиком, Морелла,

беззаботное и смуглое дитя,

ветерок как будто лепит твое тело,

мягко складками хитона шелестя.

 

И смолкают даже циники в буфете,

провожая взглядом твой наивный стан.

О Морелла, говорят, на белом свете

есть немало удивительнейших стран.

 

Вон стоит высокий лайнер у причала,

белоснежный, будто чайка на волне.

Он в Австралию отправится сначала

и, в конце концов, окажется на дне.

 

Осьминоги, каракатицы и скаты

станут жителями палуб и кают,

каулерпою покрытые канаты

задевая, как лианы, там и тут.

 

И над мачтой, где огонь святого Эльма

обещал спасенье и удачу впрок,

остановится, светясь, тараща бельма,

рыба-призрак, золотой опистопрокт.

 

Глазом сложным разглядит он в донном иле

руку милую, хватавшую консоль.

О Морелла! Это лучше, чем в могиле,

как забытая на почте бандероль…

 

4. Смерть Бучеры

 

Умер Бучера, умер проклятый, умер в субботу, умер!

Хоть поначалу не было знака, не было даже намека.

Как из ведра, как из бочки железной лил накануне ливень,

как и любил покойный Бучера больше всего на свете.

 

Струи хлестали, хлопали ставни, капли долбили камни,

все мостовые реками стали, ветер скакал по скатам

и пригибал деревья и мачты шхун и фелюг рыбацких,

сами собою на колокольне колокола звонили,

 

мчались коляски, брызги в прохожих из-под колес летели,

как обезумев, с гиком возницы мокрых коней хлестали,

окна звенели в лавке и громко лаялись две сеньоры –

всё, как любил покойный Бучера больше всего на свете.

 

Нищие, паперть покинув, скакали на костылях к воротам.

Вслед им раскаты грома катились, как по камням сентаво.

Молний клинки о кресты ломались на городском кладбище,

там, где сегодня камень надгробный лег на его могилу. 

 

Вот оно, солнце, каким бывает, тетушка Кармелита.

Сколько сегодня яркого света на небесах разлито!

Окна и лужи светом играют, точно мячом, в пелоту.

Чайки, весело перекликаясь, машут «Счастливо!» флоту.

 

И напевает лоцман и боцман, даже колодник в трюме:

«Умер Бучера, умер проклятый, умер в субботу, умер!»

Умер Бучера, и на лужайке в парке жарят асадо.

Льются мальбек и цереза рекою, нет! уже водопадом.  

 

Как обезумев, с гиком возницы возят весь день задаром.

Флейта смеется, туба хохочет, бандонеон, и гитара!

И до заката пляшут милонгу, слушают «Кумпарситу».

Вот оно, счастье, каким бывает, тетушка Кармелита.

 

Милая тетушка, но почему же в черное ты одета?

И почему ты горькие слезы льешь всю ночь до рассвета?

Горькие слезы льются и льются, дождь набирает силу

там, где сегодня камень надгробный лег на его могилу.

Александр Куликов , 2023

Сертификат Поэзия.ру: серия 3973 № 178483 от 19.11.2023

8 | 2 | 293 | 30.11.2024. 05:42:47

Произведение оценили (+): ["Александр Шведов", "Валентин Литвинов", "Светлана Ефимова", "Нина Есипенко (Флейта Бутугычаг) °", "Лев Бондаревский", "Моргунова Елена", "Евгений Иванов"]

Произведение оценили (-): []