Просветы

Они проходят мимо, почти касаясь моего плеча, как ни в чём не бывало. А я потом ещё долго не могу прийти в себя. Чувствую вибрацию в хрупкой оболочке своего личного пространства (невидимого энергетического кокона, который мы носим за собой, как вещь-мешок, всю жизнь наполняя).

Иногда мне кажется, что прохожие – зло, а коконы их пусты. Есть только футляр из мяса, который они перемещают неизвестно зачем изо дня в день. Покуда его не касаются непосредственно, шаркая плотью о плоть, никакого потрясения они не испытывают.

Я ощущаю тесноту повсюду. В магазинах и парках, в подъездах и лифтах; во дворах, где царствует сирень, и переулках, что заманивают в ад ржавого металлолома, битого стекла и выцветших скамеек. Теснота непреложна. Сбежать от неё нельзя. Видели этих симулякров из рекламы льготных авиабилетов? Они кликают, улыбаются и сразу следом – летящий самолет.

На самом деле никто никогда никуда отсюда не улетел. Там, на выезде из города, повсюду обрыв. За ним – бездна, наполненная затхлым туманом, в котором скользит, цепляясь когтями за молочные вихры, аллигатор. Он ждёт таких, как я. Отчаявшихся надышаться полной грудью. Бредущих по асфальтовой ленте из центра к окраине и шагающих безразлично вниз. Лакомые кусочки с пульсирующим от наполненности коконом.

Но есть что-то ещё. Лекарство от тесноты и отчаяния. Способ отсрочить падение в хищные лапы. Я называю это «просветами»: точками во времени и пространстве, когда расправляются жабры видимого, и в образовавшиеся щели сквозит свежий бриз. Ты жадно припадаешь к ним и напиваешься загадочным эфиром.

Пусть нечасто, но мне удаётся обнаружить просветы. В такие моменты теснота отступает.

Однажды, лет восемь назад, это произошло летом, после рабочего дня. Погода стояла дивная. Казалось, какие-то неугомонные пчёлы опылили весь город золотистой пряностью, пока мы сидели под кондиционерами в офисе. Спускаешься с крыльца и буквально растворяешься в сиянии.

В дизайнерском отделе тогда работала девушка Саша. Она была очень красивая и практически совсем не слышала из-за перенесенной в детстве болезни. Большую часть времени Саша улыбалась. Я так хорошо помню эту чистую и беззащитную улыбку ребёнка. «Вот, посмотрите, я всем сердцем люблю жизнь, как, вероятно, любите её и Вы, слышащие. Я отличаюсь, но только самую малость, и пусть музыка внешнего мира звучит во мне едва различимо, словно под водой, есть столько других ощущений…».

Саша не знала, как звучит её голос, поэтому говорила оступающимся шепотом. У неё был превосходный вкус. Осенью, когда листья блаженно порхали в пространстве, падали на тротуар и стягивали его разноцветными пятнами, она шла в сторону остановки в приталенном бежевом пальто, иногда будто врастая в пейзаж, иногда как бы вспыхивая на фоне алой листвы. И её волосы… Пышные, сверкающие, каштановые волосы, уложенные с продуманной небрежностью. Казалось, в них проявилось всё то по-детски насмешливое и беспечное, что было в Сашиной натуре. Они жили своей жизнью, перешучивались с миром, танцевали. Хотелось запустить в них пальцы и вдохнуть их свежесть.

Вернёмся в лето. Я прекрасно помню тот день. Я сбежал по лестнице и отправился в сторону Калинина. У меня был кожаный портфельчик, которым я энергично размахивал взад-вперед. В какой-то момент я увидел в слепящем вечернем сиянии знакомый силуэт. На Саше было чёрно-белое легкое платьице. Волосы струились в потоках слабого ветерка. Она шла вдоль забора, за которым, как все знали, жил в просторном доме банкир. Я шёл быстрее, поэтому скоро оказался в нескольких метрах.

Вдруг с лямки её сумочки сорвался повязанный шёлковый платок. Он пару раз дёрнулся в воздухе, будто пытаясь сбежать в небо, и упал прямо ко мне в руки.

Теперь представьте: летний вечер, закат, шелестящие повсюду деревья, дурманящий аромат, сотканный из бесчисленных крупиц цветущей жизни, натянутые по обочинам дороги провода электропередач, ворочающиеся с боку на бок во сне, и этот водопад каштановых волос на расстоянии вытянутой руки. Разве можно не почувствовать в такой миг счастье, причастность ко всему?

Я аккуратно, опасаясь напугать, коснулся Сашиного локтя. И возник просвет…

Она резко повернулась ко мне. Одновременно схватила обеими ладонями руку, в которой я держал платок, и крепко сжала. По губам её скользнула тень растерянной улыбки. Но я увидел главное. Этот взгляд. Напуганный, почти умоляющий, и вместе с тем невыразимо глубокий, как бы узнавший всего меня от темени до пяток в одно мгновение и тут же простивший. Сашины глаза говорили: «Я стою у самого края обрыва, наклонившись вперед. У меня есть только твоя рука. Пожалуйста, не отпускай. Это единственное, что важно».

И всё. Время остановилось на один лишь миг. Из просвета пахнуло бессмертием. А в следующую секунду Саша уже убирала платок в сумочку, остановившись у дома банкира, а я, помахивая портфелем, шёл в сторону Калинина.


…Аллигатор срывает когтями комья земли где-то у отвесной стенки бездны (ждёт). Туман оцепенел от бессобытийности. Тускло позвякивают в зарослях у развороченного асфальта птичьи междометия.

Я иду от края пропасти к городу. Домой. Шагаю по улицам и дворам, почти касаясь плечами прохожих.

И не чувствую Тесноты.

Только неуязвимость.