Владислав Некляев (Вланес): «Для достижения свободы необходимо преодоление препятствия» (интервью)

Владислав Некляев (Вланес) родился в 1969 году в Астрахани. Окончил факультет журналистики Уральского госуниверситета. Защитил докторскую диссертацию по творчеству Данте Габриэля Россетти в Квинслендском университете (Австралия). В том же университете получил диплом филолога-классика (с отличием). В 2011 за сборник оригинальной поэзии «Другой Вавилон» получил Приз Томаса Шепкотта, одну из высших литературных наград Австралии. Перевёл и откомментировал сборник сонетов Д.Г. Россетти «Дом Жизни». Этот перевод был опубликован в серии «Литпамятники» в 2018 году. В 2022 году закончил перевод всех трагедий Еврипида. В настоящее время занимается переводом «Метаморфоз» Овидия и пишет книгу о русском сонете.

Страница автора https://poezia.ru/authors/vlanes

 

 

Владислав, несколько слов о Ваших удивительных перемещениях: из Петербурга в Грецию, из Греции в Австралию?

 

У меня никогда не было такой цели – уехать из России. Всё вышло само собой. В 1997 году я поехал в Афины, чтобы взглянуть на Акрополь, и эта поездка затянулась почти на четыре года. В Греции мне совершенно случайно предложили хорошую работу, и я согласился, потому что это давало мне возможность изучить как следует и страну, и язык. Потом жизнь сложилась так, что я оказался в Австралии. Я не стремился к тому, чтобы уехать в Австралию. Судьба время от времени открывает неожиданные двери. Ты можешь либо войти, либо нет. Я входил, доверяя судьбе. В итоге я прожил в Австралии 23 года. Чувствовал ли я себя оторванным от России? Конечно, чувствовал, и сильно скучал, и старался приезжать в Россию как можно чаще. Жалею ли я о своей эмиграции? Честно говоря, не знаю. Получилось как получилось. Могу лишь сказать, что австралийцем я так и не стал и всегда считал себя только русским.

 

 

Ваша поэзия на английском и на русском языках — это одни и те же стихи или разные? Есть ли автопереводы Ваших стихов с английского на русский и наоборот?

 

Я начал писать стихи на русском языке, а в Греции перешёл на английский. Я сделал это по двум причинам. Во-первых, мне хотелось, чтобы меня понимали те люди, которыми я был окружён, а, во-вторых, мне было интересно попробовать выразиться на иностранном языке. Я переводил на русский, а писал по-английски. Так продолжалось вплоть до 2017 года. Потом я снова вернулся к русскому. Так что мои английские и русские стихи – это разные произведения. Да, я пробовал переводить мои английские тексты на русский, но переводить самого себя – это занятие в высшей степени неблагодарное. Для перевода всё-таки нужна дистанция, а она в автопереводах проблематична.

 

 

Чем вызвано Ваше увлечение античной литературой? Как и когда оно возникло? Скучаете ли Вы по утраченным идеалам классической древности?

 

Увлечение античностью возникло уже в раннем детстве. Это даже не увлечение, а способ мировосприятия. Классическая античность для меня – это предтеча гностицизма, дающая последнему некоторую гармоничную основу. Нет, по утраченным идеалам классической древности я не скучаю по той причине, что эти идеалы вневременны и находятся внутри каждого из нас, если дать себе труд их найти в самом себе и раскрыть. Античность не была идеальной эпохой. Там было много жестокого и безобразного. И люди были, в общем, такие же, как и теперь. Сама античность тосковала по более древним эпохам, считая те эпохи идеальными. Для меня античность не является очень удалённым временем. Я, например, чувствую гораздо большую дистанцию между собой и Ариосто, чем между собой и Еврипидом.

 

Почему Вы уделяете больше внимания переводам, а не своей оригинальной поэзии?

 

Это не так. Признаюсь, я не доверяю плодовитым поэтам (за редкими исключениями). Поэзия требует такого сильного напряжения, что невозможно поддерживать его длительное время без ущерба для технического и духовного уровня того, что пишешь. Я считаю, что много поэзии писать не нужно. Это ни к чему. Помню, однажды я гостил на острове Эгина у знаменитой греческой поэтессы Катерины Ангелаки-Рук. Во время сиесты, в совершенно тихом огромном доме я вошёл в библиотеку. Вокруг меня были полки с книгами, до самого потолка, огромное количество книг. Это были тонкие поэтические сборники. Все стены были покрыты поэтическими сборниками. Я взял и открыл один, и второй, и третий, и десятый. И все они были хорошие, везде были талантливые тексты. И мне стало физически дурно от этой лавины хорошей поэзии. С тех пор я стал намного более сдержанным в своих поэтических излияниях. Проза – вот это другое дело. Если поэзия для меня – попытка прорыва к метафизическому миру, требующая подчас огромного усилия, то проза, наоборот, выстраивает жизнь, придаёт ей ритм, и вкус, и заставляет её течь в большей мере так, как хочется твоей душе, а не обстоятельствам. Но даже и прозу нельзя писать постоянно. А переводить постоянно можно. Так что художественный перевод занимает всё время, которое не посвящено ни поэзии, ни прозе, оттого и возникает иллюзия, что переводу уделяется больше внимания.

 

 

Какими качествами должен обладать хороший переводчик?

 

Эти качества всем известны, и здесь я не скажу ничего нового. Я считаю, что самое ценное качество, без которого художественный перевод в принципе невозможен – это смирение. Если ты влюблён в себя и в свой гений, то переводом лучше не заниматься, потому что ты будешь видеть в чужом тексте лишь отражение собственного прекрасного лица. Это не значит, что личность переводчика должна полностью нивелироваться в переводе, да такого и не получится. Но ты должен служить автору и все свои способности направить на это служение. Все прочие качества – знание языка и эпохи, филологическое образование, чувство стиля и так далее, конечно, необходимы, но они будут совершенно бесполезны, если у тебя нет смирения. Вот и получается, что смирение само по себе недостаточно для перевода, но и перевод без него невозможен. Смирение – как вода. На одной воде не проживёшь, но и без неё жизни не будет.

 

 

Вы утверждаете, что перевод Еврипида для Вас является духовным деланием. Расскажите об этом подробнее.

 

Мне повезло в том смысле, что я всегда знал, чем я должен заниматься, а именно литературой. Я уверен в том, что каждому человеку нужно найти своё занятие и постараться добиться в нём совершенства, насколько это возможно. Энергия сонета, например, образуется в результате преодоления идеей сопротивления формы, в процессе чего идея крепнет, учится не утрачиваться и, таким образом, достигает некоего духовного качества. Душа, преодолевая сопротивление грамматики, синтаксиса и всех прочих аспектов языка, набирает силу и таким образом приобретает некую духовную энергию. Еврипид был для меня идеальным препятствием. Это глубокие, часто очень сложные тексты, написанные на древнем языке, который нужно изучать долгое время. Работа с такими текстами требует огромного и длительного усилия, и работа в моём случае длилась пятнадцать лет. Это было именно то, что мне требовалось. Я не могу объективно судить о художественном уровне моих переводов, но я уже получил то, что хотел. Огромное счастье – просыпаться утром и на несколько часов погружаться в мир великого гения античности, учиться у него ходить, говорить, мыслить. Я работал с огромным увлечением, даже ждал, чтобы поскорее кончилась ночь и наступило утро. Когда одна ладонь трётся о другую, образуется тепло. И я чувствовал, как моя душа, взаимодействуя с этими древними текстами, начинает развиваться, крепнуть и по мере своих способностей всё-таки обращается к духовному миру. В этом смысле – да, перевод трагедий Еврипида несомненно был для меня духовным деланием, и я сильно изменился в процессе этой работы.

 

 

Прокомментируйте, пожалуйста,  высказывание Вячеслава Вс. Иванова: «У проблемы античности в современности или «античности как современности» есть несколько сторон, едва ли не одинаково важных. Прежде всего: вся наша культура происходит из античности. Все, чем мы занимаемся и восторгаемся, от математических теорем до гротескных комических спектаклей, коренится в том, что было сделано в Афинах V века до н.э. Мы можем переиначивать это наследие, от него отталкиваться, но при всех различиях поколений мы остаёмся прямыми потомками Греции – и Рима как её продолжения.»

 

По-моему, это спорное высказывание. Люди занимаются и восторгаются разными вещами. Далеко не все эти вещи происходят из античности. В глубокой древности существовало несколько великих цивилизаций, которые оказали на саму античность огромное влияние. Астрономия, архитектура, музыка, религия, поэзия, политика, кулинария, садоводство, дипломатия, военное дело, мореплавание и так далее – всё это возникло задолго до античности. Любимый Вячеславом Ивановым культ Диониса пришёл не из Афин V века. И учение о Софии, которым Вячеслав Иванович так восторгался, тоже не является плодом классической Греции. А как быть с Христианством, которым буквально пропитаны наша ментальность и культура? Оно тоже сделано в Афинах V века? Если всё-таки выбирать древнюю цивилизацию, которая оказала именно на нас наибольшее влияние, я бы назвал Египет. Пифагор, Платон, Еврипид, Геродот – все они должники Египта. Все образованные греки считали именно Египет источником знания, духовности и мудрости. Так что при всей моей любви к античности пальму первенства я всё-таки отдам Египту. Другое дело, что часто влияние Египта воспринимается нами опосредованно, через античность, но это уже другая тема.

 

 

Какие из Ваших переводов прошли испытание сценой?

 

Было уже несколько таких испытаний. В 2014 году в новгородском театре «Малый» была поставлена «Ифигения в Авлиде» (режиссёр – Надежда Алексеева). В 2020 году Ульяновский театр кукол поставил «Медею» (режиссёр – Александр Янушкевич). Потом, в 2022 году, в новгородском театре «Малый» была ещё одна постановка «Медеи» (режиссёр – Надежда Алексеева). И совсем недавно, в июне 2023 года, уже в Москве, в ГИТИСе, была поставлена ещё одна «Медея» (режиссёр – Василиос Самуркас). Все постановки прошли с большим успехом. Это очень радует. Надеюсь, что и переводы других трагедий найдут свой путь на сцену. Для меня было особенно важно убедиться в том, что перевод звучит со сцены легко, внятно и хорошо запоминается актёрами. Нам давно уже нужны великие греческие трагедии в современных переводах. Я счастлив, что стал частью процесса освоения античного театра современной сценой.

 

 

Вы работаете над переводами бесплатно. Чем приходится зарабатывать на жизнь?

 

Я работаю переводчиком и время от времени преподаю русский язык в Квинслендском университете. Это полезная и увлекательная работа, так что я не жалуюсь.

 

 

Ваше отношение к переводам Еврипида Анненским и Мережковским (тезисно)?

 

Анненский и Мережковский – крупные фигуры в русской литературе. Их заслуги значительны и вызывают огромное уважение. Но оба были детьми своего времени, и это отражалось на их переводах. Анненский, например, переводит античные хоры рифмованными стихотворениями, вместо шести стоп в ямбе применяет пять, не соблюдает стихомифию, вводит множество романтических ремарок, вообще обращается с оригиналом весьма вольно. Так было принято переводить в ту эпоху, когда в переводе ценилось настроение, пафос, порыв. За истёкшие сто с лишним лет требования к художественному переводу сильно изменились, вольного пересказа уже недостаточно. Еврипид Анненского и Мережковского всегда будет частью наследия русской литературы, и это прекрасно. Однако каждой эпохе, как мы все знаем, необходимо переосмысливать классическое наследие по-своему, и переводы Серебряного века уже несколько устарели.

 

 

Как Вы считаете, возможно ли, что в будущем появится адаптация античной литературы к современности, как, например, «Федра» Жана Расина, трагедия в пяти актах, написанная александрийским стихом, премьера которой состоялась в 1677 г.? Нет ли в Ваших планах намерения написать что-либо подобное на современном языке?

 

Конечно, всё возможно. Пока будет существовать театр, будут создаваться пьесы не только на античные сюжеты, но и напрямую развивающие те или иные древние шедевры. Я пока не собираюсь сочинять что-либо подобное, однако кто знает? Может быть, если Бог даст, займусь и этим. Впрочем, я уже сделал что-то подобное, а именно полную реконструкцию великолепной трагедии «Фаэтон» Еврипида. От этого произведения сохранилось лишь несколько разрозненных фрагментов. Я собрал всю трагедию по кусочкам из того, что сохранилось, из цитат античных авторов, из всевозможных упоминаний, из вазовой живописи и проч. Всё нужно было «склеить» собственным материалом, написанным в стиле Еврипида. Я подготовил эту реконструкцию и по-русски, и по-английски. Мне посчастливилось показать мой труд ведущему специалисту по Еврипиду, оксфордскому профессору Джеймсу Дигглу, и ему результат понравился. Это обнадёживает. Значит, можно продолжать работать с античным материалом и, вероятно, даже восстановить другие утраченные пьесы Еврипида.

 

 

Ваша поэзия в основном наполнена архетипическими образами: Персефона, Киллар, Гиппомен, Аталанта, Юнона, Меркурий и т.д. Это попытка абстрагироваться от современников или причина кроется в чём-либо ином?

 

Наоборот, я хочу приблизить к моим современникам античное наследие, показать, что в нём кроется ещё очень многое, что не полностью раскрыто. Каждый из этих персонажей может быть воспринят, как герметический архетип, а переплетение этих архетипов отражает в большой степени принципы работы нашего сознания. Например, «Метаморфозы» Овидия, над переводом которых я сейчас работаю, не являются лишь набором более или менее увлекательных рассказов. «Метаморфозы» – это сложный алхимический и астрологический трактат, который можно прочитывать сразу на нескольких уровнях. Понимая принцип работы этого трактата, начинаешь понимать и принцип работы собственного сознания, начинаешь видеть причины своих поступков, своих решений. Я абсолютно уверен в том, что классическая мифология является ключом к пониманию нашей души, а развитие этой мифологии в поэзии есть практическое применение этого ключа, с весьма ощутимыми результатами.

 

 

Вы переводите Еврипида вот уже около двадцати лет. Расскажите о нём самом. Кем он стал для Вас?

 

Еврипид, так же, как и Данте Габриэль Россетти – мой учитель. Я знаю мало о его жизни, однако я хорошо знаю его мысли и его душу, потому что они глубоко раскрыты в его произведениях, даже в порядке подбираемых им слов. Еврипид – это мерило стиля и вкуса. Это художник, толкающий человеческую душу на грань пропасти, доводящий её до крайней степени саморазрушения и, однако, сохраняющий при этом изящество и гармонию. Как ни странно, именно Еврипид привёл меня к русскому сонету, потому что научил меня эмоциональной дисциплине, без которой сонет невозможен. Я не могу судить о художественном уровне моих сонетов, однако я знаю, чем сонеты стали лично для меня и чему они меня учат.

 

 

Античные шедевры – чем они могут обогатить читателя? Что нового из хорошо забытого старого можно в них почерпнуть?

 

Мы никогда не должны забывать античность. Это – основа нашей культуры и, если вернуться к Вячеславу Иванову, та призма, через которую мы воспринимаем древние цивилизации. Я сильно сожалею о том, что традиция классического образования, которая была повсеместно распространена ещё сто с лишним лет назад, практически перестала существовать. Раньше подростки изучали древнегреческий и латынь, в четырнадцать лет знали Гомера, Горация и Вергилия в оригинале, а это многого стоит. Это закладывает основы эстетики, вкуса, меры. Тот, кто не читает великих греков и римлян, сам себя обкрадывает и даже не догадывается об этом. Современная литература, несмотря на свои достижения, всё-таки в большой степени невротична, морально развращена и лишена внутренней гармонии. Её просто необходимо уравновешивать произведениями древних авторов. Более того, не зная античной литературы, невозможно в полной мере понять литературу последующих эпох, а это неизбежно приводит и к ущербности современного творчества. Конечно, нельзя требовать, чтобы все бросились изучать античные языки, это нереально. Поэтому так и важно высокоразвитое искусство перевода, которое может донести до современных людей античные произведения более-менее адекватно.

 

 

Ваша книга о русском сонете — что нового она скажет читателю, чем удивит его?

 

Если Бог позволит мне её закончить, то это будет объёмная книга, написанная прежде всего для поэтов. Я стараюсь излагать материал простым, доступным языком. Это своего рода долгий разговор о русском сонете. Моя цель – собрать воедино сонетные правила, организовать и систематизировать их, а также создать практическое руководство по написанию и переводу классического петраркианского сонета. В книге будут рассматриваться все уровни сонета – от его внешней структуры до внутренней формы. Я собираюсь поговорить и о метафизике сонета, что, на мой взгляд, существенно важно. Это большой проект, который ещё потребует значительного времени.

 

 

Вы часто используете сонетную форму — чем она Вас привлекает, тогда как весь остальной мир стремится достичь максимальной свободы в высказывании мысли?

 

А я именно и считаю, что максимальная свобода возможна лишь при внешней ограниченности. Нельзя создать музыкальное произведение, не ограничив себя в выборе и порядке нот, иначе у тебя получится звуковой хаос, то есть громкое молчание. Нельзя написать живописное полотно, не ограничив себя в выборе красок и линий, иначе будет разноцветная каша, а не картина. И человек, если он не ограничивает себя правилами приличия, моралью и определёнными жизненными принципами, неизбежно начинает быстро деградировать и превращается в животное. Для достижения свободы необходимо преодоление препятствия, необходимо трение идеи о язык, заключённый в некую твёрдую форму. Именно трение идеи о препятствие, преодоление идеей препятствия и приводит к образованию энергии сонета. Если каждый раз, когда идея сталкивается с трудностью, внешняя форма начнёт двигаться и поддаваться, то степень трения будет снижаться и, соответственно, будет ослабевать энергия поэтического текста. Мы видим это повсеместно в современной англоязычной литературе – и это, кстати, одна из причин, по которой я перестал писать по-английски. Отказавшись от формы, англоязычные поэты лишили себя возможности преодолевать плодотворное сопротивление. Всё, что хочет сказаться, теперь просто говорится. Таким образом, идея растекается и лишается возможности становления. Важно заметить, что я имею в виду не современный верлибр, который лишь на первый взгляд кажется простым, но на самом деле требует большого искусства. Я говорю о миллионах жиденьких, слабеньких текстов, которые только притворяются верлибрами, являясь на самом деле лишь плохой прозой.

 

 

На Поэзия.ру Вы публикуетесь вот уже девятнадцать лет. Что для Вас значит этот сайт?

 

Поэзия.ру давно уже стала частью моей жизни. Я очень уважаю этот сайт, его прекрасных поэтов и переводчиков и горжусь тем, что мне дана возможность публиковать здесь мои произведения. Также я очень благодарен тем читателям, которым интересно моё творчество. Это сильно поддерживает и вдохновляет на дальнейший труд.

 

 

Если бы Вам предложили жить в античные времена, какой период Вы  выбрали бы?

 

Я выбрал бы II век нашей эры, время всеобщего мира, покоя, великой культуры и эзотерики. Это был период наивысшего расцвета античного мира, за которым постепенно началось внешнее увядание, а внутреннее цветение продолжается до сих пор, если постараться увидеть его в своей душе.

Благодарю Вас за вопросы и желаю всем авторам и читателям «Поэзии.ру» мира, здоровья  и больших творческих успехов.

 

 

                                                                                                                                 Беседовала. Л. Берёзкина

 

 

 

*  *  *

На мостовой горит январская лампада,

не всем нам светит смерть, я с этим и не спорю.

Я слышал вдалеке, в тенистой вязи сада,

шуршанье вечера, спускавшегося к морю.

 

Во мне окутаны мерцанием нерезким

предвечные глаза, навек неугасимы.

Давай уже пойдём к едва заметным фрескам,

пока их не совсем засеребрили зимы.

 

 

 

Библиотека Эскориала

 

Душистый, плотный свет по чистому окну

пузыристо стекал, как мёд по белой стали.

Мерцали корешки, эстампы и медали,

в наш измельчавший мир впуская старину.

 

Мне показалось вдруг, что я сейчас вдохну

все мысли тех людей, которые писали

конечно, про меня и про мои печали,

что я в себе найду чужую глубину.

 

За стёклами плыла задумчивая осень,

и ветер обрывал ресницы синих сосен,

и стадо рыжих туч скакало во всю прыть,

 

а бедная душа в барочной дымке зала

лучилась, и цвела, и грустно ожидала,

что кто-то ей её сумеет объяснить.

 

 

 

*  *  *

Сидел Нарцисс, наполнен сам собой,

вздохнуть над отражением не смея,

его лицо, как нежная камея,

оглаживалось плавью голубой.

 

Потом, убит завистливой судьбой,

уж ни лица, ни тела не имея,

он всё равно с настойчивостью змея

гляделся в Стикс, и дымный, и рябой.

 

Как весок взгляд, покуда он статичен,

собою плодотворно ограничен,

его ни жизнь, ни смерть не истощит.

 

Раскрывшись, наполняется он сразу

своей вселенной, соразмерной глазу

и вогнутой с ним вместе, словно щит.

 

 

 

*  *  *

Темнеет алый свет, пестрят нетопыри,

как пригоршня теней, проворны и умелы,

глухая цитадель разрушенной Палмелы,

не забывая дня, лучится изнутри.

 

Отпели петухи, устали звонари,

спустился горний свет за дольние пределы,

лишь пятна крупных звёзд, не по-ночному белы,

готовят бедный мир для завтрашней зари.

 

Душа, тогда и ты светлела и ждала,

на крепостной стене от ветра холодея,

что ты уйдёшь домой, звучаньем звёзд искрясь,

 

но память всё свербит, и спят колокола,

и небо для тебя, как рукопись халдея –

великолепных слов бессмысленная вязь.

 

 

 

*  *  *

Когда Геракл возлёг на красный ад огня,

то раскалилась плоть и распахнулись вены,

и смешанная кровь Зевеса и Алкмены

по брёвнам потекла, в два голоса звеня.

 

Кровь матери земной, истошна и синя,

переполняла храм шипеньем терпкой пены,   

а кровь отца лилась и оживляла стены

мелодией небес, как жидкая броня.

 

Все тяжкие труды и вся земная слава

тускнели, выходя из горестного сплава,

в котором человек, разбавлен божеством,

 

плотнел, и прозревал, и меж обеих родин

впервые был собой, ничтожен и свободен,

и сломан сам в себе, как в зеркале кривом.

 

 

 

*  *  *

Отсутствием твоим колышется трава,

растут глаза в глазах, на клёне рыжекудром

лучисто тает ночь, и каждым горьким утром

как мёд, на языке сгущаются слова.

 

Отсутствием твоим луна ещё жива

в густых ладонях дня, в покое своемудром,

и выплеском души, тончайшим перламутром,

день тянется в лазурь, в ничто, до божества.

 

Роскошные миры лишенья моего

отсутствием твоим изящны и крылаты,

и ранят небосвод, и все до одного

 

лежат на безднах ран, как нежные заплаты,

но если бы со мной, любимая, была ты,

я видел бы тебя, и больше ничего.

 

 

 

*  *  *

Вот и Бассы, и храм Аполлона.

Гулко плещут античные травы.

Кипарисы стройны и кудрявы.

Поступь коз и веков церемонна.

 

За колонной из камня колонна

из хрустящей лазоревой лавы.

Все движения сердца неправы,

если цепь их не так непреклонна.

 

Верещит на метопе кузнечик,

яркокрылый, как ангел Господень.

Пахнут ливнем созревшие смоквы.

 

И в потоках сиреневых речек

исчезает изысканный полдень.

Я бы так же исчез, если смог бы.