Джон Китс. Ода соловью (Рекомендованное)

Боль лижет сердце; чувства, онемев,

Ждут, чтобы разум, наконец, уснул,

Как будто трав иль опиума мне

Пришлось отпить… и в Лету я скользнул.

То не из зависти к твоей судьбе,

Я слишком счастлив счастием твоим –

Что ты, дриада трепетных ветвей,

В их музыке найдя мотив себе,

Игрой теней и зелени томим,

Над летом льешься в вольном естестве.

 

О! Пригубить винтаж, что заточен

Был много лет в пещерах над рекой,

В грехе солнцепоклонства уличен,

Прованса полон страстности сухой,

О! Кубок пригубить –  и юга страсть

И влажность Гиппокрены ощутить,

Узнать ее в пурпурной пене струй,

Прильнуть ко рту бокала –  и украсть

Себя из мира, крылья распустить,

Пропасть с тобой в игре зеленых струн.

 

Пропасть, растаять, начисто забыть

То, что тебе не доводилось знать –

Усталость, суету и жалкий быт

Здесь, где не петь приходят, а стонать,

Где паралич трясет седую прядь,

Где молодость больна и смерти ждет,

Где мыслить – значит порождать печаль,

И горе горстью брать,

Где, в землю глядя, Красота идет,

С Любовью разминувшись невзначай.

 

Скорее прочь! К тебе меня примчит

Не Вакха леопардовая прыть:

Ум приземлять сегодня нет причин,

Когда Поэзия зовет парить!

Уже с тобой! Ночь трепетно нежна!

На трон луна, наверное, взошла,

И феи-звезды обступили трон,

Но чаща здесь по-прежнему темна,

Лишь струйки света льются сквозь тела

Сплетенных веток с островерхих крон.

 

Я в темноте не узнаю цветов,

Чьи фимиамы виснут, словно сон,

Но без конца отгадывать готов,

Кого цветеньем одарил сезон –

Траву, подлесок, яблоньку-дичка,

Семейство эглантерий-недотрог,

Боярышник, фиалок завитки;

Вино росы принять в гортань цветка

Уж розе мускусной приходит срок,

И в танце пьяном –  мошки, мотыльки.

 

Я слушаю во тьме. Как много раз

В незлую смерть я был почти влюблен,

Стелил ей рифмы в окончанье фраз,

Дарил дыханье ласковых имен.

Теперь как никогда любезна смерть.

Уйти без боли, ночью этой стать,

Куда всю душу вылить, всю до дна –

Ты смог посметь.

Ты будешь петь, я буду в дерн врастать,

Дар реквиему, праха тишина.

 

Смерть – то не твой удел, пернатый бог!

Голодных поколений череда

Не втопчет в грязь напев, что превозмог

Ток времени –   раба, царя, шута

Слух усладив. Быть может, голос твой

Средь нив чужих израненной душе

Печальной Руфи был необходим;

Или подхватывал его прибой,

И ноту, еле слышную уже,

Нес  к кораблю, что в бухте был один.

 

Один! Не слово – колокола бой!

Звонит по мне, назад меня зовет,

Вдаль от тебя. Прощай. Прощай, и пой!

Фантазий ложь недолгий век живет.

Прощай, прощай, твой жалобный мотив

Все тише над лугами, над ручьем;

Взошел на склон и за холмом пропал,

Последним звуком душу восхитив.

Исчезла музыка. Кто был в уме моем?

Пора проснуться или сном я стал?

 

 

 

 

Ode to a Nightingale

By John Keats

 

 

My heart aches, and a drowsy numbness pains

         My sense, as though of hemlock I had drunk,

Or emptied some dull opiate to the drains

         One minute past, and Lethe-wards had sunk:

'Tis not through envy of thy happy lot,

         But being too happy in thine happiness,—

                That thou, light-winged Dryad of the trees

                        In some melodious plot

         Of beechen green, and shadows numberless,

                Singest of summer in full-throated ease.

 

O, for a draught of vintage! that hath been

         Cool'd a long age in the deep-delved earth,

Tasting of Flora and the country green,

         Dance, and Provençal song, and sunburnt mirth!

O for a beaker full of the warm South,

         Full of the true, the blushful Hippocrene,

                With beaded bubbles winking at the brim,

                        And purple-stained mouth;

         That I might drink, and leave the world unseen,

                And with thee fade away into the forest dim:

 

Fade far away, dissolve, and quite forget

         What thou among the leaves hast never known,

The weariness, the fever, and the fret

         Here, where men sit and hear each other groan;

Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,

         Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;

                Where but to think is to be full of sorrow

                        And leaden-eyed despairs,

         Where Beauty cannot keep her lustrous eyes,

                Or new Love pine at them beyond to-morrow.

 

Away! away! for I will fly to thee,

         Not charioted by Bacchus and his pards,

But on the viewless wings of Poesy,

         Though the dull brain perplexes and retards:

Already with thee! tender is the night,

         And haply the Queen-Moon is on her throne,

                Cluster'd around by all her starry Fays;

                        But here there is no light,

         Save what from heaven is with the breezes blown

                Through verdurous glooms and winding mossy ways.

 

I cannot see what flowers are at my feet,

         Nor what soft incense hangs upon the boughs,

But, in embalmed darkness, guess each sweet

         Wherewith the seasonable month endows

The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;

         White hawthorn, and the pastoral eglantine;

                Fast fading violets cover'd up in leaves;

                        And mid-May's eldest child,

         The coming musk-rose, full of dewy wine,

                The murmurous haunt of flies on summer eves.

 

Darkling I listen; and, for many a time

         I have been half in love with easeful Death,

Call'd him soft names in many a mused rhyme,

         To take into the air my quiet breath;

                Now more than ever seems it rich to die,

         To cease upon the midnight with no pain,

                While thou art pouring forth thy soul abroad

                        In such an ecstasy!

         Still wouldst thou sing, and I have ears in vain—

                  To thy high requiem become a sod.

 

Thou wast not born for death, immortal Bird!

         No hungry generations tread thee down;

The voice I hear this passing night was heard

         In ancient days by emperor and clown:

Perhaps the self-same song that found a path

         Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,

                She stood in tears amid the alien corn;

                        The same that oft-times hath

         Charm'd magic casements, opening on the foam

                Of perilous seas, in faery lands forlorn.

 

Forlorn! the very word is like a bell

         To toll me back from thee to my sole self!

Adieu! the fancy cannot cheat so well

         As she is fam'd to do, deceiving elf.

Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades

         Past the near meadows, over the still stream,

                Up the hill-side; and now 'tis buried deep

                        In the next valley-glades:

         Was it a vision, or a waking dream?

                Fled is that music:—Do I wake or sleep?

 

Андрей Гастев, поэтический перевод, 2023

Сертификат Поэзия.ру: серия 1777 № 175758 от 04.07.2023

Рекомендованное | 3 | 0 | 492 | 27.11.2024. 04:33:53

Произведение оценили (+): ["Лев Бондаревский", "Ирина Бараль", "Владимир Корман"]

Произведение оценили (-): []