Гагарин + (Рекомендованное)

                                                                    Гагарин +

    Трафаретно - «как сейчас помню», сказать не могу. И если бы не конкретное историческое событие, участником которого я поневоле стал, то и вообще о том, какое это было время года, я бы ещё долго вспоминал, да и вряд ли бы вспомнил. Но это была весна и притом, скорее всего, поздняя. Припоминается колка льда перед нашим домом, на которую выходили все, кто мог. Так было всегда, насколько помню: лёд, в который превратился слежавшийся и прошедший испытания многочисленными московскими оттепелями снег, откалывался    кусками, напоминающими любимый всеми нами слоёный мармелад. Видимо, и в тот год лёд упорно сопротивлялся весне, благо тому способствовал создававший тень забор, отделяющий эту площадку перед домом и самый дом от остального мира, уже успевшего освободиться от явных признаков зимы.

 

 

Именно в эту пору нас и повели на экскурсию в Исторический музей, что на Красной площади. Эта экскурсия, а не столько её сопровождающие погодные, климатические и иные обстоятельства, мне запомнилась как первое яркое впечатление того самого времени.

Должен сказать, что освоение мира мною, тогдашним четвероклассником, происходило довольно причудливым образом. Казалось бы на первом месте должны были стоять вовсе не школа или семья, а двор и улица. Но двор поначалу меня отвергал, хоть и не был абсолютно суверенным замкнутым пространством и выходил прямиком на улицу, а улица была частью Садового кольца. Здесь я родился, в нём же родились и жили и мои предки по отцу. 

 Во дворе было всё- летом — трава, зимой — дрова. Москва в значительной части города тогда отапливалась весьма традиционно, и дровишками мы запасались каждый год, складывая их в дровяном сарае, стоящем бок о бок с такими же сооружениями. Их однообразная, далеко не причудливая архитектура составляла по тем временам антураж почти всех без исключения замоскворецких дворов.

Двор не принимал меня по непонятным причинам. Дети, составляющие самую мобильную его часть, до поры не приглашали меня в свои стихийно складывающиеся структуры с элементами эзотеричности. Одной из таких полузакрытых организаций была дворовая тимуровская команда, куда меня долгое время не хотели пускать. Позднее, возвращаясь в воспоминаниях к этой малопонятной ситуации, я предположил, что всему виною был мой прадед Крюков Фёдор Васильевич, который с дореволюционных времён служил у собственника этого дома домовладельца Гурьянова старшим дворником. Под его руководством работали обычные дворники двух гурьяновских домов — этого и находящегося возле легендарной таганской тюрьмы. Как известно, дворники тех времён были наделены не только обычными дворницкими функциями.

Удивительным образом правила соблюдения определённого порядка через деда и отца передались и мне. Я никогда не участвовал в дворовых затеях, где бы затрагивались суверенные права человека. Не подбрасывал кошельки на ниточке, не ставил на форточки т.н. «стуколки», не бил окон соседям-недругам, не ругался матом и по-дружески относился к своим ровесницам. Впрочем, нередко был свидетелем, не критически относящимся к этим дворовым утехам. Видимо, отсутствие такого «общего» и вызывало ко мне чувство недоверия со стороны наших дворовых «тимуровцев».

Всё изменилось после драки, из которой я вышел победителем. Побеждённым оказался главный дворовый заводила, сын тогдашнего дворника Серёга Сапрыкин.

К тому времени, о котором мой рассказ, ситуация складывалась уже в мою пользу, но черты моей недавней отстранённости уже успели засесть во мне, диктуя заниматься вещами, не требующими участия дворовых элит. Это сформировало во мне избыточную уверенность и непосредственно сказалось на том самом ярком событии, произошедшем вскоре.

Дело в том, что самым драгоценным металлом в глазах дворовой ребятни было не золото или серебро. Золота-то, допустим, не было и у наших родителей, а серебряные полтинники двадцатых годов в избытке ходили по рукам и иногда лежали на дне незамысловатых аквариумов с целью сохранения свежести воды благодаря известному, как потом выяснится, свойству выделения ионов серебра.

Главным металлом был свинец. Изделия из него от элементарной свинчатки, усиливающей эффект от удара кулаком по чьему-нибудь плечу или груди (не физиономии) до револьвера- пугача, приобретенного у старьёвщика, были в определенные времена признаками дворового благополучия и процветания. А заполучить их можно было в результате примитивной торговой операции — «товар-товар», где с одной стороны выступало разное ненужное в доме тряпьё, которое, кстати, тогда не считалось чем-то лишним и ненужным, а, с другой, - вожделённые поделки из свинца,

Исторический музей, в котором я тогда оказался, произвёл на меня в этой связи неизгладимое впечатление. Я увидел море свинца, состоящего из свинцовых пломб, коими были опломбированы витрины исторических экспонатов. И тут меня покинуло генетическое чувство порядка и законности. Пломбы откручивались легко и к концу экскурсии ими был почти целиком набит один из моих карманов. Мой проект был чрезвычайно прост, хоть и оригинален. Недавняя практика относительно индивидуального существования лишила меня способности к сомнению и привела к неожиданному, как мне казалось, открытию, которым я не спешил делиться с человечеством. Я знал, что при нагревании металл расширяется, но почему-то полагал, что при остывании он не меняет своего вновь обретённого объема. Таким образом я уже видел себя не только первооткрывателем удивительного феномена, но и самым удачливым владельцем поделок из свинца в нашем дворе. Я уже представлял, как буду заливать расплавленный в банке из-под гуталина свинец в выдавленную в мокром песке форму, когда меня взяли «под белы руки» и отвели в комнату, где лишили последних надежд и на мою миссию первооткрывателя, и на привилегированное положение в иерархии двора. Но самое страшное ожидало меня на следующий день, когда я пришёл в школу.

Как всегда возле лестницы, ведущей череду школяров на верхние этажи здания школы, в позе попавшей в опалу царевны Софьи с картины Ильи Репина с такими же вытаращенными глазами и руками крест-накрест (эту картину я, понятно, увидел и запомнил много позднее) стояла директриса нашей школы - Персикова Марья Абрамовна. Ходили слухи, что в недавнем прошлом она заведовала детской колонией и, надо сказать, ничего в её поведении этому не противоречило. Кивком головы Марья Абрамовна отделила меня от потока идущих школьников и направила прямиком в свой кабинет, где в доступных выражениях объяснила пагубность моего поступка и перспективы почти уголовного дела. Мне грозило ни много ни мало отчисление с последующим крахом всех даже ещё не успевших зародиться в моей душе надежд.

Я смутно помню, как добрался до класса, какой это был урок, и, пребывая ещё некоторое время в этом состоянии, вдруг услышал своё имя и через секунды был отдан в руки неизвестного мне человека. Пророчество директрисы начало сбываться.

Меня и почему-то ещё одну девочку из параллельного класса вывели из школы и на метро довезли до нынешней Пречистенки - тогда Кропоткинской улицы. По дороге, к моему удивлению, нам объяснили, что мы как лучшие пионеры Москвы выделены на встречу первого космонавта планеты — Юрия Алексеевича Гагарина. За общей суматохой того дня я пропустил это знаменательное событие, навсегда изменившее последующий ход времени. Это был день полёта Ю.А.Гагарина на корабле «Восток» - 12 апреля 1961 года. Так парадоксально и неожиданно начиналась новая полоса моей жизни.

В школе, куда нас привели, мы за два дня познали азы незамысловатого этикета и получили наши роли. Я должен был вручить цветы Анастасу Ивановичу Микояну — тогдашнему не последнему члену правительства. Надо сказать, что страна Советов так воспитывала своих будущих граждан, что они чуть ли не с молоком матери впитывали в себя имена стоящих у власти. До сих пор в моих глазах портреты Ленина и Сталина, декорированные вечно зелёным плющом, что висели на стене в детском саду — ещё том, что располагался на первом этаже высокого дома, стоящего на Раушской набережной как раз напротив самого Кремля. Позднее это здание станет известным под названием гостиница «Бухарест», а сейчас это один из фешенебельных отелей Москвы «Балчуг Кемпински». Как туда попал когда-то мой детский сад одному богу известно. Неподалеку на меховой фабрике трудилась моя матушка и сад имел отношение именно к этому производству. Во всяком случае гостиницей — а это была середина пятидесятых годов — это здание тогда ещё не было

Надо сказать, что в процессе обучения на Кропоткинской улице до нас был доведён, как сейчас говорят, «дресс- код». Соответствовать ему в те времена для моей семьи было проблемой. Школьная форма, которая являлась не только для меня одеждой на все случаи жизни, была в этой ситуации не годна, но помимо костюма должно было быть и пальто, и головной убор, и приличная обувь. Двор откликнулся немедленно и за короткий срок всё было найдено. Самый главный атрибут внешнего вида — пальто — я получил с плеча того самого сына дворника — Серёги. Когда потом по телевизору показывали хронику встречи героя-космонавта  на Внуковском аэродроме — это где Юрий Алексеевич идёт почти строевым шагом по ковровой дорожке в сторону трибуны и у него из-под брюк что-то болтается — то среди вбегающих на трибуну пионеров я так и не мог узнать свою спину, поскольку напрочь забыл, каким было это самое серёгино пальто. А после 1964 года эти кадры и вообще исчезли как факт и остались лишь болтающиеся из-под брюк Гагарина, как считают некоторые, завязки обычных солдатских кальсон, которые то ли развязались, то ли не были и вовсе впопыхах завязаны Юрием Алексеевичем.

Дорогу на аэродром я не помню. Нас разместили в каком-то служебном здании, раздали букеты и вывели на стартовую позицию, с которой мы по команде и побежали к трибуне.

Сама трибуна, судя по всему, была сколочена на скорую руку, поскольку, хоть и была задекорирована красной тканью, но запах хвойного дерева слышался отчётливо. Вбежав на неё, я понял, что моя миссия заведомо обречена на провал. Трибуна была заполнена не то что «под завязку», она была забита битком. Чтобы дойти до Микояна, я должен был преодолеть по диагонали метров пять живой человеческой плоти, поскольку Анастас Иванович удосужился находиться в самом от меня дальнем углу этого произвольного каре. Я нагнул голову и решил, что протиснусь как-то между далеко не тщедушными телами и когда добрался до середины понял, что плану моему уже не сбыться никогда. Что-то чрезвычайно объёмное и тугое окончательно встало на моём пути неодолимым препятствием. Это был живот самого главного лица в государстве — Никиты Сергеевича Хрущёва. Подняв голову, я встретил его знакомый всем жителям тогдашнего СССР взгляд и, произнеся - «от пионеров Москвы», вручил ему этот злосчастный букет. Только потом, уже несколько остыв от этих впечатлений, я понял, что на этот раз оригинальностью я вовсе не отличился. Хрущёв навсегда запечатлелся в моей памяти с несметным количеством букетов, отданных ему школьниками, которым также, как и мне не повезло добраться до заранее оговорённых целей.

После в том же самом, что и в самом начале помещении, нам всем, в том числе, как ни странно, и не выполнившим поручения, было выдано по большой коробке конфет-ассорти «Огни Москвы».

Обратный путь был по-настоящему волнующим. Тротуары молодого, с ещё не распустившимися  липами Ленинского проспекта были заполнены ликующими людьми. Впрочем, эти кадры хроники частенько демонстрируют по телевизору, а лучше рассказать я вряд ли смогу.

Я вернулся в школу, вошёл в класс и объявил, что выданная мне коробка конфет должна быть непременно вскрыта здесь же и съедена. Но моя учительница Валентина Михайловна посоветовала мне оставить эту затею и побыстрее идти домой, чтобы обрадовать родителей, что я с готовностью и сделал. Только дома я понял, от какой напасти спасла моя учительница наш класс — в коробке все конфеты были напичканы разного вида алкоголем, начиная от водки и заканчивая ромом.

Чуть позже ко мне приставили какого-то пионервожатого, который сочинил для меня речь, и с ней я объездил все окрестные предприятия и организации. Помню только, что начиналась она со слов - «Мне очень повезло, на Внуковском аэродроме я встречал Юрия Алексеевича Гагарина». Последним местом, в котором я с этой речью выступал, был Комитет по телевидению и радиовещанию на улице Землячки. Передо мной сидели тогдашние боги — дикторы телевидения, начиная от Игоря Кириллова и заканчивая Валентиной Леонтьевой, которых до той поры я мог видеть только сквозь заполненную дистиллированной водой линзу телевизора КВН-49.

Пустая коробка от конфет ещё много лет хранилась за печкой, обогревающей в холодное время года сразу две комнаты — нашу с матерью и отцом и комнату бабушки с дедушкой.

Много лет спустя, когда наступили времена, именуемые в просторечье «перестройкой», выяснилось, что организатором подобных праздничных процедур с участием пионеров и школьников был некий отдел в ЦК ВЛКСМ. Выяснились и критерии отбора - школьник должен быть как минимум смазлив, а его родители обязаны были принадлежать к рабочему классу. В последнем сомневаться не приходилось — мои родители уверенно соответствовали этому критерию. Мать трудилась на меховой фабрике скорняком, а отец работал токарем-расточником на московском радиозаводе, который в недалеком будущем будет выпускать телевизоры марки «Темп». Что же касается «смазливости», то этот «критерий» лег несмываемым пятном на все оставшиеся после этого открытия годы и внес  дисбаланс и сомнения в представление моего ЭГО о собственной некогда неоспоримой  гетеросексуальности.