Мне приходилось слышать от репатриантов из Одессы, что пряный, сочный одесский диалект, вобравший в себя жаргоны налётчиков и контрабандистов, биндюжников и торговок с Привоза, густо пересыпанный словечками на украинском и идиш, – это мёртвый язык, нечто вроде латыни или древнегреческого и услышать его можно лишь в бородатых анекдотах и эстрадных монологах, да и сами одесситы мало чем отличаются от жителей Харькова или Днепропетровска. Мне трудно с этим спорить, ведь я была в Одессе всего один раз, много лет тому назад, да и то проездом.
 Но что интересно, когда я возле выхода из подземного перехода спросила у респектабельной на вид дамы, как пройти к оперному театру, она посмотрела на меня с нескрываемым удивлением и ошарашила такой тирадой: «Вы читали басню Крылова за свинью, которая имела на завтрак желудей и даже не поинтересовалась узнать, откуда они свалились? Так задерите голову, пройдите вперёд метров сто и вы увидите, чем гордится вся Одесса».
В гастрономе мясник возмущался: «Дама, что вы всё время плачетесь: «Кости, кости»?. Не хотите иметь костей – берите сметану». А одесский водитель крикнул вдогонку старику, который чуть было не попал под колёса его автобуса: «Чтоб ты больше не ходил без мамы!».
    Но вот незадолго до репатриации в Москве, в длиннющей очереди в ОВИРе мне посчастливилось повстречать реликтовую старушку – одесситку, как говорил Паниковский, «из раньшего времени». Одета она была в изъеденный молью облезлый полушубок и кокетливую меховую шапочку с диковинными перьями (видимо, последний крик моды в угаре нэпа). Именно такой я представляла себе тётю Хану с Костецкой, только чуть помоложе.
   «Послушайте, молодой человек,- обратилась она к моему сыну,- вы подвиньтесь, а то я не слышу, о чём вы говорите с вашей мамой. Ой, какой вы интересный, просто красавец! Может, вы перед Израилем заглянете до нас в Одессу? У меня специально для вас есть три невесты. Как это «зачем три»? - Вы будете перебирать. Скажите, вы случайно не москвич? - Нет. Какая жаль!».
  «А кто с вас проживает в Москве? – спросила она, окинув взглядом очередь? – Вы дама? Ой! Какая вы шикарная! Так я приглашаю вас к себе в «жемчужину у моря». От меня до моря двадцать минут, если будет такое счастье, чтоб сразу поймать трамвай. Скажите. а я могу за это переночевать у вас в Москве два дня? Кормить меня не надо. У меня всё с собой». Так и не дождавшись ответа, она раскрыла засаленную кошёлку, вытащила оттуда несвежую салфетку, которую тут же заправила за воротник, баночку с картофельными зразами и пронзительно пахнущей солёной рыбой и вилку. Когда очередь начала роптать, она, уловив мой восхищённый взгляд, обратилась ко мне за поддержкой: « Слушайте, им не нравится, как пахнет моя рыбка. Если бы они знали, сколько я отдала за эту барабульку на Привозе, когда она была ещё полуживая! Они говорят, что здесь кушать неприлично, так через это я должна голодать? Вы такое понимаете? Я - нет».
 Завершив трапезу, она, как фокусник извлекла из той же кошёлки облезшую и пропахшую нафталином шкурку лисы, которая, видимо, отдала свою жизнь за чей-то «шикарный вид» ещё до начала политических катаклизмов двадцатого века и спросила: «Кто интересуется купить этого звера?».
  Я внимала ей, затаив дыхание, пытаясь вобрать в себя слова, интонацию, мимику жесты и запах Привоза – уходящий в прошлое колорит бабелевской Одессы.
   И всё же, одесский диалект не умер. В нём, как говаривали одесситы, ещё есть жизни на долгих лет. Он шагает по планете. Его можно услышать на Брайтон Бич, правда, с вкраплениями американского английского. А меня как-то в хайфском автобусе порадовал такой диалог:
   - Так я спросил у этой пкиды, холеру ей в бок,: « Шо, через то, что я
погостил у крувим бехуль пару лишних дней, так надо захапать такой жирный кусок с моего битуаха леуми?».
   - Зяма, ты говорил до стенки. Не делай себе нервов, мотек! Каха баарец.



*пкида ивр. - чиновница
*крувим ивр. - родственники
*бехуль ивр. - за границей
* битуах леуми ивр. - социальное страхование
 *мотек ивр. - милый
каха баарец ивр. - Так оно в Израиле