на снег младенческий, и первый, и последний,
предутренние хрупкие видения,
изнеженные непорочным сном,
ступают осторожно,
боясь поранить тонкие покровы,
и шёпотом несвязным чуть касаясь
застывших в ожидании рассвета
холодных равнодушных стаек звёзд,
мерцают фонарей глаза больные,
подслеповато щурится луна,
в безмолвных окнах блекло отражаясь,
теней побеги, словно фимиам,
бросает ночь лениво-грациозно,
хрустит морозный скомканный платок,
ребёнком спящим сброшенный нечаянно
на плахи утонувшие во льдах,
и треск, как Ах!, танцующих деревьев,
и тихие капризные смешки
берёзок-гимназисток в мёртвом парке,
комедиально руки заломив,
и прыскают, в плечо уткнувшись клёнов,
скучают в одиночестве скамьи,
влюблёнными отвергнутые в зиму,
тягучий пар бездонные колодцы
протяжно выдыхают, и поют
заблудшие чьи-то каблучки,
стареющие стены жадно звук
высокий пожирают, плотоядно
взирают на беглянку и грустят
на цепь посаженные свечи и огни
ещё не смелые и робкие по-детски
в домах усталых , первые... нелепо,
некстати, невпопад и невзначай
бродяга-ветер шебуршит листами
на ветках, не успевшими упасть,
не верящими в собственную смерть,
и ждущими весну...
проснутся птицы,
погонит голод под ноги толпы,
в кормушки, на карнизы, льдинки ягод
очнутся - им, увы, не избежать
ни клювов острых, ни когтей колючих,
лопаты раскромсают и сомнут
невинный снег, переломают рёбра
снежинок, необдуманно, беспечно
с высот недосягаемых слетевших,
сгребут в сугробы, вывезут потом...
построят горки, крепости, фигурки...
потом построят, а пока есть час
пугающий безмолвием своим,
и спит светило за семью морями,
и на носочках ходят облака,
сто тысяч километров между нами,
секунды жизни и смертей века
