Этюд о Булгакове, Маяковском и бильярде

Разговор о великом человеке можно начинать с любой мелочи. Все равно так или иначе мы выйдем к чему-то крупному, серьезному.

Можно начать, допустим, с бильярда.

Тот, о ком я собираюсь написать, любил играть в бильярд. Но вот поведем речь об этом – и с неизбежностью возникнет литературная среда двадцатых-тридцатых годов, атмосфера того времени, проступят характеры описываемых лиц, обстоятельства их жизни и многое другое.

Уже и то примечательно, что партнерами его по бильярду были личности незаурядные. Среди них – Владимир Маяковский.

Заядлый бильярдист, Маяковский о своем увлечении упомянул даже в поэме «Владимир Ильич Ленин»: «Скажем, мне бильярд – отращиваю глаз, шахматы – ему (Ленину – Н.С.), они вождям полезней».

Одним из постоянных противников Маяковского по игре у зеленого стола с лузами стал человек, несхожий с ним во всех отношениях. Его антипод. И дело не только в том, что этот поэт, а тот прозаик, что Маяковский – бунтарь и ниспровергатель по натуре, радостно встретивший революцию, а его оппонент – сторонник Великой Эволю­ции, с недоверем относящийся к социальным экспериментам, сопровож­даемым общественными потрясениями. У них еще и взгляды на искусство были абсолютно разными, и эстетические оценки. Но судьба распорядилась так, что они жили и действовали в одной стране, в одну и ту же эпоху. Соприкасались. Спорили – чаще всего в своих произведени­ях, в жизни же общались друг с другом с подчеркнутой вежливостью. Что-то странным образом влекло их друг к другу.

Вот фрагмент из воспоминаний драматурга и кинодраматурга С.А.Ермолинского. Партнер Маяковского по бильярду сказал: «От двух бортов в середину» – и промахнулся.

« – Бывает, – сочувствовал Маяковский, похаживая вокруг стола и выбирая удобную позицию. – Разбогатеете окончательно на своих тетях манях и дядях ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный бильярд. Непременно навещу и потренирую.

– Благодарствую. Какой уж там дом!

– А почему бы?

– О, Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой.

– Абсолютно согласен.

Независимо от результата игры прощались дружески».

Пора назвать главного героя этих заметок: Михаил Афанасьевич Булгаков.

Итак, Маяковский и Булгаков за бильярдом. Говорят они о пьесах. Язвят, но в вежливой форме. Владимир Владимирович «тетями манями и дядями ванями» непочтительно именует героев булгаковских «Дней Турбиных». Михаил Афанасьевич клопомором называет пьесу Маяковского «Клоп», упоминает ее главное действующее лицо – Присыпкина.

Первую встречу Маяковского с Булгаковым описал Валентин Катаев в «Траве забвения». По его словам, он их и познакомил – в редакции «Красного перца». Поскольку поэт считал автора «Белой гвардии» идейным противником, рот его, пишет Катаев, был окружен «железными подковами какой-то страшной, беспощадной улыбки».

«Булгаков с нескрываемым любопытством рассматривал вблизи живого футуриста, лефовца, знаменитого поэта-революционера; его пронзительные, неистовые, жидковато-голубые глаза скользили по лицу Маяковского, и я понимал, что Булгакову ужасно хочется померяться с Маяковским в остроумии.

Оба слыли великими остряками.

Некоторое время Булгаков молча настороженно ходил вокруг Маяковского, не зная, как бы его получше задрать. Маяковский стоял неподвижно, как скала. Наконец Булгаков, мотнув своими блондинис­тыми студенческими волосами, решился:

– Я слышал, Владимир Владимирович, что вы обладаете неистощи­мой фантазией. Не можете ли вы мне помочь советом? В данное время я пишу сатирическую повесть, и мне до зарезу нужна фамилия одного моего персонажа. Фамилия должна быть явно профессорская.

И не успел еще Булгаков закончить своей фразы, как Маяковский буквально в ту же секунду, не задумываясь, отчетливо сказал своим сочным баритональным басом:

– Тимерзяев.

– Сдаюсь! – воскликнул с ядовитым восхищением Булгаков и поднял руки.

Маяковский милостиво улыбнулся.

Своего профессора Булгаков назвал: Персиков».

Коль уж зашла речь о Катаеве... Его «Трава забвения» и «Святой колодец» произвели в свое время на многих потрясающее впечатление. Еще бы! Старейший советский прозаик рассказывает о минувшей эпохе, о тех, о ком при жизни (а уж тем более после их смерти) слагались легенды. Бунин, Маяковский, Есенин, Мандельштам, Олеша, Багрицкий, Ильф и Петров – блестящая литературная плеяда. И написано о них великолепным слогом.

Мне нравились те катаевские книги. Но – после чтения оставался в душе какой-то едва уловимый осадок. С полной же отчетливостью я ощутил его, прочитав «Алмазный мой венец». Показалось, что Катаев не столько воздает по заслугам своим былым друзьям и добрым знакомым, сколько мстит им (не имеющим возможности ответить) мелкими нападками, придирками, стремлением выставить их в неприглядном свете. И вот в первом номере (май 1997 г.) выходящего в Берлине альманаха «Новая студия» я прочел эссе редактора саратовского журнала «Волга» Сергея Боровикова «В русском жанре». Обнаружил в нем следующий фрагмент:

«Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу. Пете сказал, что он написал – барахло, а не декорации, Грише Конскому – что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец, все так обозлились на него, что у всех явилось  желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. – «Валя, вы жопа». Катаев ушел мрачный, не прощаясь» (запись из дневника Е.С.Булгаковой от 25 марта 1939 года).

Катаев всех пережил и написал «Алмазный мой венец», где не мог скрыть своей всепоглощающей зависти. Чему же он мог завидовать? Он не просто с насмешкой изобразил всех, и Есенина-Королевича, и Булгакова-Синеглазого, и даже младшего брата с соавтором, но именно с завистью. Но ведь Валентин Катаев, действительно плохой драматург, был очень талантливым писателем. Его изобразительное мастерство никак не уступает булгаковскому. Чему же он завидовал?

Вероятно, всему. Он был настоящим, большим завистником, и зависть его была разнообразна. Он мог завидовать поэтическому гению Есенина, величию Бунина, силе Маяковского, чистоте Пастернака, свободе Булгакова, успеху Ильфа и Петрова».

Я полностью солидарен с Сергеем Боровиковым в этом вопросе. Думаю, он попал в самую точку. Более того: из приведенной им цитаты (я тоже обратил на нее внимание в дневнике жены писателя) явствует, что для столь проницательного человека, как Булгаков, не было секретом, какое чувство всецело поглощало Катаева: зависть.

Но вернемся у бильярду.

По тому, как человек ведет себя во время игры, можно многое сказать о его характере. В самом деле, присмотримся.

Из воспоминаний второй жены писателя Л.Е. Белозерской-Булгаковой: «...наблюдала за их игрой и думала, какие они разные. Начать с того, что М.А. предпочитал «пирамидку», игру более тонкую, а Маяковский тяготел к «американке» и достиг в ней большого мастерства».

А вот что писал знаменитый актер М.М.Яншин: «Маяковский обладал необыкновенно сильным ударом, любил класть шары так, что «лузы трещали». Булгаков играл более тактично, более вкрадчиво, его удары были мягче, эластичнее и зачастую поражали своей неожиданной меткостью».

Да ведь тут, как мы видим, не только о бильярде, но и нечто о темпераменте, характере, стиле жизни играющих. О бешеном напоре Маяковского, идущего напролом к намеченной цели. И вдумчивой оглядчивости Булгакова.

Из письма Е.С.Булгаковой: «...он играл с Маяковским на биллиарде, и я ненавидела Маяковского и настолько явно хотела, чтобы он проиграл Мише, что Маяковский уверял, что у него кий в руках не держится. (Он играл ровнее Миши, – Миша иногда играл блестяще, а иногда мазал)».

Да, речь не только о бильярде. Речь о двух великих мастерах слова, еще не ведающих о том, что судьба каждого из них сложится трагически. Оба пока еще жизнерадостны, полны сил. И – надежд, которым не суждено сбыться...

Они регулярно играли в бильярд в 1928-1929 годах. В это время на сцене театра Мейерхольда шла пьеса Маяковского «Клоп», а во МХАТе – «Дни Турбиных» Булгакова. В 1929 году детище Михаила  Афанасье­вича снимут с постановки. Пьеса снова пойдет на сцене только в 1932 году.

Булгакову к гонениям не привыкать. Он к этому времени уже был так «обласкан» советской властью, что ничего хорошего от нее не ждал. Чего стоит хотя бы обыск в его квартире в 1926 году, когда были изъяты рукописи «Собачьего сердца» и «Под пятой»...

Маяковский, в отличие от своего соперника по бильярду, только начал ощущать на себе ледяное дыхание власти. Нет, с пьесой «Клоп» особых проблем не было. Но главного героя, Присыпкина, не удалось представить рабочим и членом ВКП(б): цензура потребовала, чтобы он был назван бывшим рабочим и бывшим партийцем. Маяковскому пришлось пойти на это. А вот с постановкой новой пьесы, «Баня», поэта ожидали немалые мытарства...

...На первый взгляд  этот замысел кажется странным: свести под одной обложкой Маяковского и Булгакова. «Стихи и проза, лед и пламень не так различны меж собой...» Но вот она, книга. Называется: «Михаил Булгаков. Владимир Маяковский. Диалог сатириков» (Москва, «Высшая школа», 1994 г.) Читая ее, убеждаешься, что, при всех различиях, между двумя мастерами литературы немало общего.

Всем рекомендую эту книгу. Здесь же о точках пересечения двух великих сатириков писать больше не буду.

Возвращаемся к теме бильярда.

На упоминания о Березине я наткнулся там, где меньше всего ожидал их найти. В книге «Дневник Елены Булгаковой» (Москва, «Книжная палата» 1990 г.).

Запись от 8 октября 1938 года: «Вчера М.А., чтобы показать мне игру знаменитого маркера Березина (Бейлиса), играл с ним в «американку». Тому, видимо, нравился М.А., и потому он играл, затяги­вая игру, хотя мог бы ее закончить в две минуты. Что он и сделал после просьбы М.А. – он просто не дал ему положить ни одного шара. Тихий, вежливый человек, с очень грустными глазами».

Булгаков еще несколько раз играет с Березиным (Бейлисом).

Запись от 4 ноября того же года. Чета Булгаковых – в столовой Клуба писателей. «Подошел маркер Березин и стал звать М.А. на состязание в Политехнический. М.А. сказал, что очень занят. Тогда Николай Иванович (этот Березин-Бейлис) предложил сыграть сегодня.

После обеда мы пошли в биллиардную. Они стали играть, Березин играет сверхъестественно: в одну лузу, например, положил восемь шаров подряд – в течение нескольких минут».

Запись от 21 ноября того же года. Снова Клуб писателей: «Потом – Березин предложил М.А. играть на биллиарде, и они играли, – под напряженными взглядами присутствовавших писателей».

Запись от 25 ноября: «Опять обедали в Клубе, опять М.А. играл с Бейлисом на биллиарде и один раз выиграл. Но это, конечно, тот поддался, не иначе. Ему, видно, очень нравится М.А.»

Нельзя, по-моему, читая это, не проникнуться симпатией к Березину – за его отношение к Булгакову. К затравленному, больному, вынужденному работать в сумасшедшем ритме, чтобы прокормить себя и семью.  Что такое бильярд для него? Отдушина, возможность хоть нена­дол­го забыть о тяготах жизни. Встречи с Березиным – несколько светлых мгновений в полной драматических коллизий судьбе писателя.

 

 Отправной точкой разговора о судьбе и творчестве великого человека может стать что угодно. Я начал этот разговор с бильярда. А мог бы начать, например, с того, что его тень возникает в моем стихотворении о Патриарших прудах:

 

Слабый блеск ночной воды

в сочетаньи с тишиною —

многоликою, живою...

Патриаршие пруды.

 

От прудов

остался пруд,

то есть — мало что осталось.

Хорошо, коль эту малость

сохранят, не изведут...

 

Сохранятся ль дерева

старые, листвой густою

шелестящие едва

над мерцающей водою ?

 

Сохранится ли вода

Патриарших, а вернее —

Патриаршего пруда ?

 

Сохранится ль —  навсегда -

тень Булгакова над нею?

 

Или я мог бы начать с того, как в 1989 году ходил по булгаковским местам в Москве. Разбирал надписи на сплошь исчерканных стенах подъезда на подступах к «нехорошей квартире»; одно изречение, что называется, врезалось в память: «Коровьев – душа перестройки».

Я мог бы начать с того, что был редактором одной из первых  выпущенных в СССР книг, в которых собрана ранняя малая проза Булгакова. И много лет спустя увидел эту книгу в русском книжном магазине Сан-Франциско (Михаил Булгаков, «Дьяволиада». Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Кишинев. «Литература артистикэ», 1989 г.).

Я мог бы начать с того, что в 1989 году оказался в Москве не в качестве туриста: был на двухмесячных курсах редакторов издательств. На курсах были люди  со всего Союза. Там выяснилось, что, независимо друг от друга, два разных издательства, – наше, кишиневское, и красноярское выпустили по книге малой прозы Мастера. Мне показалось, что наше лучше составлено, зато красноярское интереснее оформлено.

А еще я мог бы начать с того, что мы с братом, кинодраматургом Виктором Сундеевым, в 1991 году стали издавать в Кишиневе юмористическую газету «Плут». Она обрела необычайную популярность. Немалую роль в этом сыграл оформлявший ее художник Михаил Бруня. Этот человек – давний и горячий поклонник Булгакова. На стенах его полуподвальной мастерской были развешаны сделанные в необычной технике маски, изображавшие героев романа «Мастер и Маргарита». И, разумеется, фотографии этих масок мы поместили в «Плуте». И там же опубликовали совершенно феерический устный рассказ Михаила Булгакова «Бы», записанный его женой Еленой Сергеевной...

И вполне мог бы я начать с того, что в 1991 году мы с братом организовали и провели вечер памяти Булгакова под названием «Горький смех Мастера»,. ставший событием в Кишиневе.

Годом позже, приступив к изданию первой в Молдавии литера­турной газеты на русском языке «Строка», вступительное слово к ее первому номеру я начал цитатой из булгаковской «Белой гвардии».

Я упомянул лишь несколько личных, отразившихся в судьбе, «привязок» к Булгакову. Их было гораздо больше. Однако не из-за них я взялся за эти заметки. Побудительный мотив – то, что я не перестаю думать о судьбе Булгакова, его творчестве, перечитываю написанное им и о нем.