Там, под инжиром,

на краю Нагорной

навес в тени

и шторы из сетей.

Ах, сколько было споров самых вздорных

и самых удивительных идей!

Там вялилась ставридка.

Пахло морем.

Цвела айва.

И ветер горный чах.

И местный дурачок, слюнявый Боря,

носил ушанку летом, всю в значках.

Колодой карт разбросаны домишки.

Кто тасовал?..

На счастье?..

На беду?..

И девочка моя с хорошей книжкой

под шелковицей греческой в саду.

Мыс Ай-Тодор кренился левым галсом,

когда тянулись к зреющей хурме.

Нам стартовой площадкою казался

пустырь на Поликуровском холме.

А в феврале, когда так сиротливо

душе бывает

и в ущельях – мгла,

вдруг расцветала белым  цветом слива

и горько так, и сладко так

цвела.

Стремилась ввысь ракета колокольни

на фоне пролетавших облаков.

Ещё не знали мы путей окольных

и не терпели трусов и лжецов.

А на рассвете к окнам

робкой веткой

сирень тянулась в мокром серебре…

Исчез наивный мальчик незаметно,

как листья жёлтые под снегом

в декабре.

Смывал прибой пустые створки мидий,

гремел гранит, когда в него он бил.

Я научился мстить и ненавидеть,

а раньше

только верил и любил.

Я спорт любил.

Был в неудачах стоек.

И верил, что на всё мне хватит сил.

Я заблудился в дебрях новостроек,

но улицы Нагорной

не забыл.

Там нет удобств.

Там дворики – с мизинец.

Но почему? – попробуй,  разберись! –

бегу от фешенебельных гостиниц,

чтоб по Нагорной улице пройтись.

Бегу, бегу…

Какую справедливость

я там оставил в череде забот?..

Ах, юность, юность,

ты цвела, как слива,

на улице Нагорной у ворот…