I

«Спичка, сотвори же собою огонь!
И так освети мне замерзший город
И освети снег и возле бордюров лёд
И камень, на котором темнеет конь.
И бронзовый блеск, и чёрный ворот
всадника, которому на закрытый рот
иней лёг. Там, где небосвод проколот
насквозь мечом его - освети, и так пот
иссуши, чтобы ливнем свет, как молот -

бил в темя, в котором тягучий густеет страх.
Потому, что память тверда и гудящий пыл
её не утолён. Она лишь в стылых статуях
школьных друзей за партой, в письменах,
что оставлены вензелями синих чернил,
в обрывках снов, и парящих там оратаях
над пашней, и на холмах, где белых кобыл
серебрит Луна, и над ними пернатых и их
птенцов. Но избы пусты и глинозём остыл».

Так просит молча, глядя на торос речной,
и ещё на один торос, и туда, где размолот
заструг в муку - пешеход. И он, словно ил,
ветру в такт, выбирает в памяти: от печной
золы - след на языке, что пробуждает голод;
и как забытый пёс возле бани холодной выл;
как, от стекла в подворотне, живот распорот
был в потасовке; как рыбак на льдине плыл
в темноту. И не вернулся обратно в город.

«Жизнь - это со всем прошлым своим война»!
Карандаш и жарким июлем долго рисует зиму.
И штрихует грифель мелкой и серой сеткой
слева направо: дерево, дом и за ним - стена.
И цветом все они ближе не к снегу - к дыму.
И не спастись за цветущей, душистой веткой
от такого огня: ни озёрам, ни в них - чилиму.
И тогда ключевая вода - не купель, но едкой
щёлочи след, что стекает не по лицу,- по гриму.

«Потуши это пламя, спичка, если зажжешь своё!
Чтобы не липкой паклей, а светоносной нитью
нерв тело шил, и собой, чтоб связывал крепью
с чёрным зрачком-вплывающее в него жнивьё
под красным солнцем, так им, открывая наитью
торок, чтобы и волну - волной, и степь - степью
стало легко называть, готовя себя к отплытию
в места, где слово и вещь - равны, и где цепью
в лодках не гремят, и где не спешат к открытию

касс, не бегут от дождя, и номер простой такси,
для поездки в аэропорт, не вспоминают срочно».
Там память подобна реке, что прозрачной рябью,
словно звукоряд фортепьянный - от «до» до «си»,
слово «нет» - в слово «прости» переводит точно,
чтобы вызвать, как солнцем в зеркале, хлябью
сокрытый - крик от обиды на всё то, что прочно
связано между собой: на берега, в астролябию
глаза вписанные, и с ними-на облака, на очно

с ними - дельтаплан, парящий туда, где сырт
разделяет два русла; и где до склонов шихана
овсяницы алость, седины ковылей, яснотки синь -
россыпи. С этим криком вкус молока, как спирт.
С той обидой сердце быстрее, чем бег джейрана
колошматит, и готово стать холодней, чем линь
возле дна, и лишь ждёт, что под грядой бархана
грядущей, камнем встретит последнюю стынь.
Иней на скелете козы и жёлтых костях барана

«Подожги этот крик, вода,- в горле! И в бензин
обратись! Пищевод спали, словно сон глаголом!
Алфавит расплавь, и, с текущей лавой строфы,
влей его, веру дав в то, что и вереницы корзин
на базарах, и ребятня, увлечённая баскетболом;
и шорох юркой ящерицы, под токование дрофы -
отогреют и мысль, и слог, в зёве стоящий колом».
И лишь тогда возможно, как археолог в шурфы,
в самое дно очей взглянуть, словно луча уколом.

чтобы аз и ять, - зёрнами, в донной той темноте,
умирая, - небесами, соснами, тропинкой, рожью
оставались после - за другой стороной сетчатки.
Так продолжая дыхание, давая простор тесноте
тела, что в нём счастливо быть болью, с дрожью.
Чем сильнее дрожь, тем греют теплей перчатки.
Тогда на белый песок и в стылую нору берложью
пути равны, и на волнах след ступни отпечатки
оставит, и голос песнь пропоёт этому бездорожью.

14 августа 2021.