Почти поэзия

1.

Ах, лето! Спасибо, что притормаживаешь на самой своей середине после пьянящего июньского очарования, когда разогналось уже, кажется, безудержно. Спасибо за возможность оглядеться с вершины твоего холма, предвкушая впереди здоровенный сладкий ломоть июля и целый, с чуть подувянувшим арбузным хвостиком, август! На этом гребне можно катиться, откусывая и прожёвывая по дню оставшийся июль, и следить, следить как день за днём приближается крепкой мужской поступью великолепный август, а уж когда настал он – благословлять и нежную сушь, и разом упавшую на всё живое тёплую небесную влагу. Гулять, гулять, дышать и дышать! Тянуть драгоценную горьковатую ноту, пока не наезжает двуличный красавец-сентябрь, иезуит, ранящий сердце скорбью и восторгом. «Готовься, — шепчет на ухо, — заканчивается твоё языческое бабье лето, сукин ты сын! Впереди парочка, в цветастой обёртке, подарочных недель октября — и всё — ноябрь! Ноябрь, который попробует на хрусткий зуб твоё самоуверенное и грешное тельце!» Хорохоришься упрямым гоголем, кутаясь во всё более шерстяное, меховое и звериное, и затягивает, затягивает воронка сумрачных, тёмных дней, не различающих раннего вечера от сумрачного утра. Тешишь себя надеждой на новогодние праздники, хватаясь за них, как за соломинку тонущего года, а потом тоскуешь весь похмельный и никчёмный январь, которого лучше бы вообще не было в календаре! О, Нума Помпилий! Поклон тебе через три тысячи твоих февралей! Поклон и спасибо, что укоротил его! Ибо лют! Не трескучими даже морозами, поражающими в тебе чувство справедливости и меры, но лют правдой, беспощадной глубиной падения с волшебной июльской вершины на мёртвое февральское дно: счастливое дитя, радостно катившееся на зеленой волне, прикатило в мёрзлой звериной шкуре в свою тесную тухловатую берлогу. Подорванный простудами, оживаешь надеждой и снова обманываешься в предательском марте, надеясь получить то, что получить можно только в мае. Где милосердие, где справедливость, родная природа, любимая с детства?! Обманутый заячьим весенним возбуждением, пробираешься, дрожа, через хохочущий, в дурацком колпаке, апрель, а долгожданный май возьмёт и огорошит тебя дождём со снегом – и на июнь смотришь уже удивлёнными глазами, чувствуя, как просыпаются понемногу под кожей новые задорные силы, не те, мартовские, суетливые и нервические, а настоящие, нужные, наверное, для чего-то серьёзного, прекрасного и невероятного. Ощущаешь наконец-то себя любимым сыном голубизны и бескрайней солнечной зелени, когда стоишь на середине июля, как альпинист на покорённой вершине, и озираешь окрестности года. Вот они, достойно пройденные тобой, сияющие и хмурые, равнодушные и прекрасные! А они через мгновение покатятся вниз по густо заросшему ягодному склону, всё вниз и вниз, набирая и набирая ходу…

2.

Осень, не та, которая прикидывается летом и может долго морочить тебе голову желто-красным фейерверком, а настоящая, бурая, пролетает лихорадочно быстро, потому что её, честно-унылой, отмерено каких-то три недели. Из-за которых сразу же просвечивает ледяная ухмылка зимы. Как выигрыш у уличного каталы, выпадет вдруг соблазном солнечный денёк — ахнешь и невольно поверишь в такой же следующий, но уже к вечеру заморосит, закапает — и снова серая неделя, склеив дни и ночи, проплывает в забытьи. Вслед за ветром приподымется с асфальта тяжелый тёмно-красный лист, но куда там лететь — покачался, шмякнулся — и кончился ноябрь — и за ним, на халяву, через турникет календаря, прижавшись вплотную – декабрь… А и ладно! А всё равно весело! Потому что уже освещает горним светом жизнь твою главный праздник безбожников всего мира — Новый Год! И что бы ни выделывала гоношистая русская зима, с высокой ёлки улыбается и протягивает к тебе свои сияющие тонкие ручонки волшебная звезда: иди ко мне, милый человечек, иди скорее! И так здорово, что никто, никто не может это отменить: она зовёт тебя, а ты идёшь к ней, никто не вмешается, не разорвёт вашу связь!.. пока она сама, сама не закончится… как все связи, как все лучи, как все протянутые ручки... Финал этот похмельный был бы прямо-таки отчаянным, если бы не открывался именно в этот самый момент простор новенького года! Десять белых и чистых выходных дней! Ах ты ж, господи-и-ии!.. Побегут они, побегут, или это мы по ним побежим, оставляя длинные следы, типа лыжные, на первых же страницах года. И невольно тут рассмеёшься: есть, есть ещё лыжи в нашей жизни!  В августе, который, как ещё помнится, был в самом конце лета, убирая на антресоли надувной матрас, укололся о торчащую там лыжную палку и бедные эти лыжи обругал тогда немилосердно, а за ними и весь белый свет, ближний и дальний, за идиотскую привычку всякого хлама торчать без толку годами на антресолях. Ох, неправ тогда был, батюшко, ох, неправ неправотою неправедною: среагировал некультурным своим слоем! Москва-Воронеж — и всё, не догонишь его всей своей мировой культурой, сигнал-то от палки этой бежит по нерву со скоростью сто метров в секунду — и рука сама отдергивается, и сам срабатывает речевой центр, а уж из центра и мощность звука идёт, и яркое русское слово! Такое устройство наше, прости, господи, нас, грешных! И спасибо за такую полезную вещь — лыжи! В любой совершенно момент снял с антресолей и побежал куда-нибудь в леса, в бескрайние степи или вдоль оврага. Вот всех бы нас, толстяков городских, взять прямо за шкирман и поставить на лыжи: ну, беги давай, беги куда-нибудь! А то выродимся  и рассядемся какими-нибудь коалами на столбах освещения…

3.

Зима в глухой деревне, читатель! Что это за наказание и что за наслаждение! В воскресенье, проснувшись зачем-то в шесть утра, хотя сегодня не надо, не надо и не надо, лежишь в утренней темноте, ругая одной сонной извилиной другую, прозвеневшую по глупой будничной привычке ни свет ни заря! Уже завтра, вслед за миллионами жителей Сибири, вскочивших ещё раньше, вот в эту самую минуту воткнёшь тёплые ноги в холодные валенки, руки в телогрейку, и пойдешь включать, вытаскивать, разжигать, наливать, вытирать, кипятить и заваривать… это завтра... а сегодня, как бы не было хорошо, просыпаться всё равно приходится... нет, это завтра... так что лежим… И ведь не денешься никуда от этой побудки средневековой, и ждёт тебя с ночи лёд в кружке, потом он же в ведре, а потом на дворе разгребание свежих белых снегов и выдирание заледенелых дров из поленницы, а то не хватит как раз вечером, в полной темноте, когда вернёшься с работы как голубь сизый от дыма сигаретного… бьёшь по намеченному бревнышку обухом, пока не выбьешь его из собственной шкуры, его одёжной коры, которая так и остаётся в поленнице пустой трубой, будто собирается ждать возвращения этого, выпавшего голым в снег... нет, лучше думать об утомившихся за ночь в печи вкусных каше и молоке, радостной на лёгком морозце рубке дров в молодецкой тёплой байковой рубахе и задорной вечерней бане с любимой, например, женой. Думать такое не только приятно, но и полезно: невольно как-то подтягиваешься животом, расправляешь плечами грудь и дышишь глубже… бо-оже… почему так сладко зевается на слове «боже», как хорошо-то всё же... что сегодня выходной… хочешь не хочешь, а к семи придёшь в благодушное расположение духа...

Юрий Лавут-Хуторянский, 2021

Сертификат Поэзия.ру: серия 1528 № 161926 от 07.06.2021

0 | 0 | 593 | 24.11.2024. 05:21:00

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []