Дом на Марксистской

В этом доме появились на свет и моя мама, и я. Здесь наша семья прожила до 1961-го года, когда отцу дали квартиру в Новых Черёмушках.

Мой дедушка Мовша (со стороны мамы) родился за чертой оседлости и какое-то время занимал должность служителя синагоги. Затем он пошёл на курсы провизоров, окончил их и поступил на работу в аптеку. Также, став провизором, он получил возможность вместе с женой перебраться в Москву. Моя бабушка Либа очень хорошо знала иврит и одно время преподавала его в иешиве. Потом она решила заняться медициной и окончила курсы акушерок. Во время Первой Мировой Войны, а затем и Гражданской, бабушка работала в госпитале.

Поселились они на Таганке в добротном четырёхэтажном кирпичном доме. Шестнадцать квартир сверху и "полноценный" жилой подвал с окнами ниже уровня земли. Около подвальных окон были выкопаны прямоугольные ямы (метра два глубиной), выложенные кирпичом и закрытые сверху металлическими решётками. Вокруг зелень и деревянные дома в два-три этажа. Улица тогда называлась "Пустая" (пустырей в тех местах раньше было много). Потом, уже при советской власти, переименовали её в "Марксистскую". Дедушка устроился на работу в аптеку, расположенную недалеко от нашего дома на соседней Воронцовской улице.

Квартира состояла из четырёх комнат и кухни. Три для хозяев и одна восьмиметровая около уборной "для постоянной прислуги". Через "распашную" гостиную хозяев имелись два прохода: с одной стороны в спальню, а с другой – в детскую. Здесь у дедушки и бабушки родились четверо детей: Соломон (Семён), Сарра, Несанель (Александр) и Юдифь (моя мама). Жили скромно – какая уж там постоянная прислуга… После революции их уплотнили, конечно, но по-божески. Забрали только комнату для прислуги и поселили туда трёх человек – мужа с женой, любителей выпить, и маленького их сынишку. Так и жили. Незадолго до Отечественной бабушка Либа умерла (моя другая бабушка Шейна погибла в Холокост), а мама и её старшая сестра Сарра вышли замуж. Муж Сарры был родом из Минска, и она уехала к нему, а мама моего будущего отца привела в квартиру на Марксистской.

Война... Можем ли мы представить сегодня всю тяжесть многодневных эвакуационных маршрутов наших близких? Дедушка, пенсионер уже, выехал из Москвы вместе со своей дочерью Юдифью, которая ждала ребёнка (моя старшая сестра Люба родилась в казахском селе Асинкритовка 11 ноября 1941 года). Жилось и выживалось там ох как нелегко. Раз ты мужик, то и трудись в колхозе наравне с другими без всяких скидок. Дедушка заработал такую грыжу, что не решился потом делать операцию, носил огромный суспензорий, сшитый по заказу... Мама вспоминала иногда некоторые эпизоды, связанные с жизнью в эвакуации. Она жалела, что "по неопытности" они в первое время стирали бельё с мылом, и потом его не хватало, чтобы вымыть голову, рассказывала, как маленькая Люба прыгала от радости, когда из печки доставали чугунок с варёной картошкой...

 После войны дядя Сёма и дядя Саша тоже обзавелись семьями. В "спальне" расположилась наша семья, в "детской" – семья моего дяди Саши, дядя Сёма перебрался к жене. Три стола на общей кухне... Дедушка, понятное дело, был "приписан" к маме. Муж тёти Сарры, которого война пощадила, погиб летом 1945 года в результате несчастного случая (его мотоцикл столкнулся с грузовиком). По окончании эвакуации она вернулась с сыном в Минск, поближе к многочисленной  мужниной родне, да и понимала, что всем тут не поместиться...

 Таким образом, в моём раннем детстве в нашей квартире жили 12 человек. Мои родители, я с сестрой Любой, дедушка, дядя Саша с женой и в восьмиметровой комнате около туалета уже не трое, а пятеро соседей: другой дядя Саша с тётей Катей и их сын Володя с женой, у которых, примерно в одно время со мной, родился сын Игорёк. Как они существовали в таких условиях, для меня всегда оставалось загадкой. По словам мамы, нам с Игорьком нравилось играть друг с другом, и он часто говорил: "Са́ма пойду к Яе" (сам пойду к Яше).

О наших соседях мама говорила, что у неё с ними были хорошие отношения, хотя они и любили выпить. Когда наступала мамина очередь мыть пол на общей площади, тётя Катя (за небольшую плату) всегда делала это вместо неё – мама не отличалась крепким здоровьем, и ей было тяжело заниматься подобными делами. Она, имея двоих детей, работала учителем физики в старших классах, вела домашнее хозяйство и очень уставала. Тётя Катя часто брала взаймы у мамы "пятёрочку" до получки, но всегда отдавала. Позже, во время "перестройки", когда начали публиковать статьи о сталинских репрессиях, мама говорила, что соседи, при желании, могли бы по какому-нибудь поводу написать на них донос и с его помощью улучшить свои плохие жилищные условия (тем более, что "национальный вопрос" был явно не в нашу пользу), но они этого не сделали, потому что, несмотря на их слабость к алкоголю, были всё же порядочными людьми.

 В первые годы войны наши соседи какое-то время были неким перевалочным почтовым пунктом между папой, который был в действующей армии, и мамой, находящейся в эвакуации. Папа писал им:

"Здравствуйте Екатерина Яковлевна и Володя! Идут последние дни 1941 года. Поздравляю вас с наступающим новым годом и желаю всего наилучшего... Дорогой Володя! Как я тебе писал уже, будучи в Муроме, получил твою открытку, за которую тебе очень благодарен. Из неё я узнал о рождении дочки и жизни всех наших. Ввиду того, что мне трудно списаться с ними, так как иногда приходится менять место пребывания, прошу тебя писать мне хотя бы раз в месяц о жизни наших, по поступающим от них письмам".

 Мама вспоминала, как уже после войны к нам в гости приехала погостить её двоюродная сестра Рая – очень симпатичная, весёлая и привлекательная девушка, но довольно легкомысленная (она была на 11 лет младше мамы). У неё всегда было много поклонников, и это ей нравилось. Рая и наш сосед Володя всерьёз увлеклись друг другом, но отец и мать Раи были против их брака – он был простым рабочим, без высшего образования, а она училась в педагогическом институте, и (самое главное) у него были пьющие родители (впоследствии выяснилось, что Володя этой склонности не унаследовал). Через некоторое время он женился, но скоро стал погуливать, и его жена Валя приходила к маме жаловаться свою нелёгкую семейную жизнь. Потом, с рождением сына, Володя образумился, и у них всё наладилось. Он работал на часовом заводе недалеко от нашего дома и был хорошим, грамотным мастером. Ему предложили перейти на Ленинградский часовой завод, пообещав отдельную жилплощадь. Володя согласился и, когда Игорьку исполнилось года три, вместе с женой и сыном выехал из нашей квартиры.

Наиболее близкие отношения у мамы и у всей нашей семьи сложились с дядей Сашей. Он был художником и работал в московском цирке на Цветном бульваре. Был знаком со многими известными цирковыми артистами (в том числе с Юрием Никулиным) и поддерживал с ними хорошие отношения. Дядя Саша был добрым, обаятельным и общительным человеком, не лишенным кое-каких богемных привычек. У него имелось много книг по искусству с интересными иллюстрациями (в детстве я очень любил их перелистывать, когда была возможность), а на кухонных полках стояли бюсты его работы (вылепленные из какого-то вещества похожего на пластилин), как известных людей (Бетховена, например), так и кое-кого из членов нашей семьи. Свою жену дядя Саша привёз с Украины, звали её Анна Ивановна, и детей у них не было.

Число людей в квартире стабилизировалось и составило 9 человек. Её окна выходили во двор, где находился уютный зелёный сквер, в котором можно было поиграть детям и отдохнуть взрослым. Вход в него располагался как раз напротив единственного подъезда нашего дома.

Холодильника у нас тогда, понятное дело, не было, и все продукты покупались в небольших количествах, сливочное масло держали в плошке с водой. В холодное время года продукты хранились между двойными оконными рамами.

 

Я родился 8 июня 1948 года, а 17 июня дедушке Мовше исполнился 71 год. Когда мама вернулась на работу, ему было не по силам взять на себя уход за таким маленьким ребёнком. Родителям не удалось устроить меня в детский сад, и до поступления в школу со мной "сидела" Баба Ганя (её полное имя и отчество я никогда не знал), очень хорошая и добрая одинокая пожилая женщина. Она жила недалеко от нас на другой стороне Марксистской улицы в двухэтажном деревянном доме. Мы каждый день гуляли с ней в нашем дворе и по тихой Марксистской улице,  частенько заходили в находящийся недалеко от нас детский парк имени Н.Н. Прямикова (все окрестные жители называли  его "сад-пряник"), и были очень привязаны друг к другу. Между прочим, на  этой улице в 1950-х годах оставалось довольно много полуподвальных квартир. Там выше уровня тротуара были только половинки окон, и прилегающие к ним небольшие прямоугольные ямы тоже были выложены кирпичом.

 Баба Ганя относилась ко мне, как к родному внуку, и я отвечал ей тем же. Я с удовольствием продолжал ходить к ней в гости и когда учился в школе – не только пока мы жили на Марксистской, но и после того как наша семья переехала в Октябрьский район, где в начале 1961 года (я тогда учился в пятом классе) папе дали квартиру в "хрущёвке" недалеко от будущей станции метро "Новые Черёмушки". Когда я в очередной раз был в гостях у Бабы Гани, она подарила мне два серебряных полтинника, выпущенных в двадцатые годы прошлого века. Впоследствии, из одного я заказал для своей жены Инны кольцо с сердоликом, а другой хранится у нас до сих пор. Я и сейчас хорошо помню наличник её входной двери с небольшим горбом из отслоившейся фанеры посередине… При строительстве Волгоградского проспекта все деревянные дома снесли. Я не знал, куда она переехала, а телефона у неё не было.

Мама вспоминала, что в раннем детстве я очень любил кисель, который называл "лём", и часто просил его. Вечером мне даже ставили около кровати чашку с киселём (вот откуда взялся "лём" - киселём). Ночью я просыпался, выпивал свой кисель и спал дальше. А помидоры я тогда называл "красивые дудоры". Ещё мама любила рассказывать, как вскоре после ухода из жизни "Отца Народов" к нам зашла её знакомая и стала говорить, что они с дочкой так плакали, так плакали, когда по радио сообщили о смерти Сталина. Потом она обратилась ко мне: "Яшенька, а ты тоже плакал?", на что мальчик в возрасте четырёх с половиной лет с достоинством ответил: "Что я дурак что ли?". Маме тогда было совсем не до смеха, но всё обошлось и никаких последствий не имело.

Телевизора у нас в то время не было, имелось только (как и у всех) проводное радиовещание с одним каналом. По нему передавали много хороших передач для детей и взрослых. Нам с Любой очень нравилась передача "Угадайка", которую вели "Дедушка", "Галочка" и "Боря". Они загадывали ребятам загадки и те присылали им письма с ответами, которые ведущие читали своим слушателям. Передавали много радиоспектаклей (детских и взрослых), концертов и опер. Помню я и весьма оригинальную передачу "Разучиваем песню". На разных инструментах играли мелодию какой-нибудь песни, потом по одному куплету нужно было учить слова. В нашем подъезде жили моя школьная подруга Наташа и Любина подруга Аня, у которой был брат Саша, на два года старше меня. У них имелись первые телевизоры "КВН-49" с маленькими экранами и линзами. Наташин отец был военным и служил в другом городе. Она жила со своей бабушкой в двух небольших комнатах. Мы вместе с ней гуляли, ходили на каток в "сад-пряник". Я довольно часто бывал у неё, и мы смотрели детские передачи. С Сашей мы тоже общались, и он, время от времени, звал меня смотреть телевизор. В те времена были очень популярны музыкальные фильмы, снятые в Азербайджане, Грузии, Узбекистане: "Аршин мал алан", "Стрекоза", "Я встретил девушку". Это были хорошие, добрые и наивные комедии. Смутно припоминаю, что я смотрел у Саши два последних фильма. Как-то в нашем доме меняли трубы, и от искры произошёл пожар, который прожёг дыру в полу Аниной квартиры и, соответственно, в нашем потолке (мы жили на третьем этаже, а они на четвёртом). Дыру временно закрыли досками, через просветы в которых мы с удовольствием переговаривались.

В то время молоко и другие жидкие продукты продавались только в стеклянной таре, и все ходили сдавать пустую посуду. За неё, в зависимости от размера и назначения, платили вполне "реальные" деньги. Люба вспоминала, как папа расстраивался, когда у него не взяли бутылку из-под подсолнечного масла, отмывая которую он потратил очень много времени. А я пару раз сдавал за копейки дедушкины пузырьки от лекарств (их в те времена тоже принимали).

Дедушка, говоря словами Шолом-Алейхема, был "большой мастер писать рифмой". Стихи он писал и по поводу разнообразных семейных событий, и на политические темы. Идеология его политических стихов полностью совпадала с идеологией "Правды" и других советских газет, но писались они искренне.

Не очень далеко от нас находился большой универмаг № 100. Люди называли его просто "Сотый" (как ни странно, под этим названием он существует и сейчас). Первый этаж был продуктовым. Мне запомнилась чёрная икра, которую выставляли на прилавок в больших эмалированных судках (позже в таких судках держали солёные огурцы и квашенную капусту). Всё кроме консервов продавалось вразвес. Продавцы сворачивали из плотной серой бумаги кульки и сыпали туда из мешков специальными совками сахар, вермишель, крупы и т. д. Дома продукты перекладывали в подходящие банки, а иногда в этих же кульках и хранили.

Практически всё своё время мама уделяла работе и семье. Несмотря на стеснённое материальное положение, мы отмечали все праздники, часто приглашали гостей (в первую очередь, конечно, семью дяди Сёмы). Дядя Саша, жившей в соседней комнате, за гостя не считался. А вот с его женой Аней у нашей семьи (в основном у мамы) отношения не сложились, и в наших "застольях" она не участвовала (кстати, в последующие годы и в Черёмушки, и в Тёплый Стан дядя Саша всегда приезжал к нам один). И ещё воспоминание из детства – вкусные маленькие пирожки, которые пекла мама. Чтобы они не засыхали, она хранила их в большой кастрюле…    

   

Каждую субботу (укороченный в те годы рабочий день) мы ходили в Воронцовские бани. Мама с Любой, а папа со мной. Женщины брали свои эмалированные тазы (так и шли с ними по городу), а мужчины удовлетворялись местными оцинкованными шайками. В довольно большом вестибюле бань находился буфет, где продавали пиво и солёные сушки (имелась ли там вобла я не помню). Конечно, помимо этого в нём был и стандартный ассортимент "буфетных" продуктов, включая безалкогольные напитки – в баню ведь ходили и женщины, и дети. Народу всегда было много, приходилось даже стоять в очереди перед дверью предбанника. Здесь люди раздевались, но никаких номерков (как в известном рассказе Зощенко) в то время уже не давали, и разговоры взрослых, связанные с кражами оставшихся вещей, я не припоминаю. А весы там были и продавались веники, хотя настоящие любители попариться приходили со своими. Была ещё дверь с надписью "Мозолист". Папа объяснил мне, что мозолист удаляет людям мозоли на ногах. Непосредственно в бане стояли ряды каменных лавок, а вдоль стен – краны с горячей (почти кипятком) и холодной водой, имевшие большие деревянные ручки. В одном торце этого помещения находился душ, а в другом – вход в парилку. Процедура мытья была такая: сначала надо было найти свободные шайки и лавки, что отнюдь не всегда удавалось быстро сделать (некоторые "нахалы" занимали по три шайки – в одной мылись, в другой была чистая вода, чтобы смывать мыльную пену, а в третью ставили ноги). Освободившиеся шайки и лавки нужно было оперативно занять, а потом ополоснуть горячей водой – вот и вся гигиена.

 В детстве я увлекался выпиливанием по дереву, и для этого дела у меня имелся полный набор: лобзик с пилками, подставка со струбциной, которую я прикручивал к своему письменному столу (сейчас этот стол стоит у нас на даче, и до сих пор можно нащупать рукой следы от её зажима), набор буковых фанерок и шило. Я знал, какие пилки являются наиболее качественными – тонкие, с мелкими зубчиками, сделанные из тёмной стали. Начал я с несложного выпиливания различных животных – дедушка переводил мне их контуры через копирку из какого-то альбома, а через пару лет делал уже такие сложные вещи, как ваза для фруктов, которая состояла из большого числа деталей с узорчатыми рисунками. Потом эти детали нужно было склеивать столярным клеем, плитки которого кололись, заливались водой и варились, что сопровождалось не очень приятным запахом, но альтернативных вариантов тогда не было. Готовое изделие обрабатывалось шкуркой и покрывалось лаком. Сделанная мной ваза для фруктов использовалась у нас по своему прямому назначению и прослужила довольно долго. Между прочим, одно время я увлекался вышиванием (по трафаретам), и вышивки у меня получались вполне приличными. Я не стеснялся этого "девчачьего" увлечения и любил показывать их своим знакомым.

 

Лет в девять-десять я начал собирать почтовые марки, папу это занятие тоже увлекало – фактически, марки собирали мы вместе. Родители купили мне большую, интересную книгу Ильи Дайхеса "Как собирать почтовые марки", изданную в 1958 году, и три альбома. Один из них (самый большой) мы с папой использовали для отечественных марок, второй – для иностранных, а третий – для китайских. Папа возил меня в Парк Культуры им. Горького. Там раз в год (или даже чаще) проводился "День коллекционера", где можно было недорого купить наборы отечественных и иностранных марок, а также спичечных этикеток, которые продавались в специальных конвертах, посвящённых этому дню. Марки и конверты желающие могли погасить специальным штемпелем. На конвертах было напечатано, кто организует это мероприятие: "Московское городское общество коллекционеров. Москва, ул. Горького д. 12, тел. Б9-68-31 (ещё шестизначный)". Особенно дешёвыми были китайские марки, в каждом конверте их была целая куча, поэтому мы и завели для них отдельный альбом. Кстати, позже я стал сомневаться, что новенькие царские марки без штемпелей, которые там продавались, были изготовлены до революции, а не значительно позже специально для коллекционеров.

Однажды папа был в Ленинграде у своей двоюродной сестры Ани, и её сын Наум подарил ему альбом со старыми марками (некоторые из них были довольно редкими и ценными), но содержались и хранились они в плохих условиях – часть марок была повреждена, а многие приклеены каким-то плохим клеем, который портил их цвета. Мы с папой потратили немало усилий, чтобы отклеить их и привести в относительный порядок. На самой старой из моих царских марок стоит штамп "ФЕВ. 1868". Этому кусочку бумаги больше 150-ти лет. Он всего на 28 лет младше первой почтовой марки, выпущенной в Англии и на 10 лет младше первой Российской марки. Собирал я некоторое время и спичечные этикетки, даже сделал для них из нотной тетради самодельный альбом.

Через некоторое время к маркам я несколько охладел, а папа периодически любил в них покопаться, даже покупал каталоги выпущенных советских марок и смотрел, какие марки, изображённые там, у нас имеются. Зная папино увлечение марками, к его шестидесятилетию на работе ему подарили очень красивый, большой кляссер для почтовых марок с памятной надписью.

     

Учиться я пошел в школу № 622, которая находилась не очень близко от нашего дома, в начале Марксистской улицы. Нужно было перейти две проезжие части – Глотов переулок (ул. Гвоздева) и переулок Маяковского. Моей первой учительницей была Нина Ивановна Карпова, спокойная, немолодая и очень опытная женщина. Я не был отличником, но учился неплохо. После окончания первого класса за хорошую учёбу мне подарили книгу "О смелых и умелых" (в ней были рассказы о героях войны, и она сохранилась до настоящего времени). Следующую книгу я заслужил после окончания четвёртого класса – мне подарили "Индийские сказки". К сожалению, она довольно быстро потерялась. В школах тогда было принято переписываться со сверстниками из социалистических стран (там в обязательном порядке изучали русский язык, и переписывались мы, понятное дело, по-русски). Мне дали адрес девочки из Чехословакии (учился я тогда в третьем классе). Мы обменивались письмами, открытками, почтовыми марками. Потом она послала мне фото своих родителей, а я в ответ – фото дедушки. Удивляло меня только то, что она обращалась ко мне "дорогая Яша" или "дорогая Яшенька". По наивности, я относил это за счёт не очень хорошего знания русского языка и, как вскоре выяснилось, глубоко заблуждался – после того, как в очередное письмо я вложил свою фотографию, наша переписка резко оборвалась...

В начальной школе мы довольно долго писали простыми карандашами, а потом (до конца 4-го класса) обычными стальными перьями, которые приходилось через каждые несколько букв макать в чернильницу. Только в 5-м классе у нас стали появляться простенькие чернильные авторучки (мы называли их автокляксы). Конечно, в те времена были и хорошие, дорогие чернильные авторучки, но кто же будет тратиться на них, чтобы давать ребёнку в школу? Такие ручки дети могли не только потерять – их могли украсть или отнять. А шариковую ручку (импортную, разумеется) я впервые увидел у одного из своих одноклассников только в седьмом классе. Через некоторое время эти ручки получили распространение и у нас, но запасные стержни к ним в продажу почему-то почти не поступали. Зато было довольно много пунктов, где израсходованные стержни снова заправляли пастой, вынимая из них шарики, которые потом вставляли на прежнее место. После таких процедур ручки часто подтекали, пачкались, и носить их в карманах было небезопасно...  

Из своего детства я не вынес зрительных ощущений, что взрослые ростом значительно превосходят меня. Лишь один раз эта картинка "сфотографировалась" и осталась в моей памяти – я стою возле школьного буфета, а передо мной нереально высокие спины старшеклассников...

 

Примерно в середине 1970-х годов всех жильцов из нашего дома на Марксистской выселили, а его включили в расширенную территорию Первого Московского Часового Завода, который должен был обеспечить жилплощадью всех людей прописанных в нём. Дяде Сёме на двоих дали однокомнатную квартиру, а дяде Саше – двухкомнатную. Хлопотать за него к директору завода приехал сам Юрий Никулин – он был хорошим человеком, и ему нравилось, пользуясь своей всенародной популярностью, делать людям добро, особенно своим, "цирковым" (дядя Саша любил рассказывать нам эту историю). Я иногда оказывался в тех знакомых местах, но посмотреть на дом, где родился, мог лишь издалека... Примерно в 2007 году его накрыли зелёной сеткой и через некоторое время снесли, а на освободившемся месте построили какую-то заводскую многоэтажку. Я написал об этом триолет "Дедушкин дом":

 

Он уходил из Города устало,
Накинув сеть зелёную, как плед.
Дрожали кирпичи, и сеть дрожала.
Он уходил из Города устало –
Другим Домам здесь места не хватало.
Ему бы жить еще немало лет…
Он уходил из Города устало,
Накинув сеть зелёную, как плед.

Яков Цемель, 2021

Сертификат Поэзия.ру: серия 1551 № 161174 от 20.04.2021

2 | 5 | 624 | 22.12.2024. 09:42:40

Произведение оценили (+): ["Кохан Мария", "Нина Есипенко (Флейта Бутугычаг) °"]

Произведение оценили (-): []