Памяти Н. С. Гумилева

В 1984-1985 годах меня хотели посадить за стихи Гумилева и Волошина. В 1986 я работал в "Огоньке", когда был впервые опубликован с момента запрета на его имя Николай Степанович. В 1987 году я добился утверждения темы "Русская революция в поэтике акмеистов" в аспирантуре Литинститута и это была первая в СССР официальная диссертация по акмеизму (естественно, и по Гумилеву). Всегда любил и любовался этим тончайшим поэтом и мужественным честным человеком.

Это маленькое приношение к его безымянной могиле.

1.

Как много вас бескрестно полегло.

Птенцы непоправимо белой стаи.

Как будто я сквозь мутное стекло

Гляжу назад, как будто я листаю

Страницы Нострадамуса. Вдали,

На литографиях, запекшиеся сгустки.

Там в ненависти, ужасе, любви

Сошлись враги, и все кричат по-русски.

Там льётся кровь на грудь земли, на чей

Счёт записать сей донорский подарок?

И где тот маг, тот чародей ночей,

Который ставил подписи? Огарок

Кончает путь, за выщербленный тёс

Ведут друг друга образ и подобье.

Там дети вьют венки из падших слёз,

Кукушкам бьют дубовые надгробья.

2

КРОНШТАДТСКАЯ ПАСХА

Дрожащий лист на хрупком теле

Так неужели в самом деле

К тебе — дыхание моё

Всего лишь бабочки крылатой

Атака, выкрики солдатов,

Берущих города?

А может, на плацу прогалин

Твист пулемётов, вальс баталий,

Венгерка льда?

Дрожащий в раннем небе Овен.

Невинных нет, собой виновен

Минувший жертв.

Виновных нет в кончине хлева,

Невинны все, кто сеял хлеба

В земной конверт.

Кто бледный флаг и крест лазурный

Терял в горячке подцензурной,

Психеям Альп

Листал метели, детский лепет

Цветы срывает, флаг — лишь треплет.

Сентябрьский залп

Для свежей шёлковой отчизны

Дороже человечьей жизни.

Снег обозрим

И бел в той степени, в которой

Людская кровь доступна взору.

К исходу зим

Ни нож в руках отца, ни вьюга

В саду, ни женская кольчуга

Грудь не спасут.

На сердце джутовые латы,

Грибы под рощицей кудлатой,

Присяжный суд.

А воздух сух и пахнет гарью,

И на вощённый лист в гербарий

Паденью путь.

Слетает лист, багрянец славы,

Дагерротип одной державы,

Сюрприз тех лет,

Запёчатлённый в два присеста:

Зимой - каток, весной - невеста.

Свечей балет,

Полёт огней, людское пенье,

Твой обморок, моё скольженье

На крестный ход.

Над жаркой изморозью смерти,

Над рощей и землёй в конверте,

Густой как мёд.

Я знаю, что сегодня выбрать.

Флаг Невельского, ветер, Выборг,

Любовь и лёд.

3

Я сегодня вспомнил Гумилева,

И мятеж крондштадтский наяву

Закружил, и я подумал снова:

«Господи, да где же я живу?

Сколько можно эту землю мучить,

Сечь дождем, пространством, батогом.

Если все, что было с нами – случай,

Отчего же так жесток закон?

Сена стог, а там – снопа соломы,

Там амбар под крышу, для чего,

Господи, я дотянул до слома

Дома своего?

И, как гладиатор на арене,

Бьюсь среди распяленных полей.

Ниже сникших трав, корней растений

Весть апостола по имени Андрей.

Глубже хриплых бронхов чернозема,

В лобных пазухах с останками атилл…

Господи, хотя б фундамент дома,

Или место, где фундамент был!»

Я сажусь. Я разгребаю с краю

Кочергою в очаге огонь.

Цареградской шалью вытираю

После плети мокрую ладонь.

Пушкинские Горы 1989

РУССКИЕ ПОЭТЫ

4

В трамвае твоём пассажиры молчат –

Им нечего больше сказать.

За спинами их не рельсы скворчат:

Печи плавят печать.

Но мерных колёс перестук – это речь

Наездников, варваров злых,

И мёртвых врагов бросают не в печь –

Шакалам и прихвостням их.

А где же Россия? где поле враскид

Для брани за землю свою.

Там каждый солдат до смерти стоит

И жизни не ценит в бою.

Чем жить на чужбине, кормить голубей,

Чем миру князей служить,

Не лучше ли бросить убийцам – убей!

И песнь напоследок сложить

О том, как прекрасен задумчивый лес

И небо над ним и о нём

Прозрачное слово – крупинка небес,

Божественный окоём.

И снова безумный вожатый ведёт

Трамвай по распутью мостов,

Но улей молчит, пока пчеловод

Не вспомнит живительных слов.

Неделя всех святых,

в земле Российской просиявших, 2003