Не Рай  блистаюший, не пустоши Аида –

сперва канатка над чугунной гладью водной.

Харон тебе за сто рублей билетик выдал,

вослед тебе гудок раздался теплоходный.

Душа, изъятая из бренности, из тела,

как будто в капсуле космической, зависла

над тем, что помнить бы, наверное, хотела,

хоть в этом не было ни лёгкости, ни смысла.

И гасло зрение, как чайка в небе сером,

и звал иных пределов голос непреложный,

и никаким уже немыслимым манером

назад, в ту жизнь, вернуться было невозможно.

Но там, где отмель выступала над рекою,

в секундной вспышке отболевшей ностальгии

вдруг показалось, что к воде спускались двое –

незагорелые, счастливые, нагие.

Последней волей забытье превозмогая,

пока не канул в непомерное далече,

успел узнать, успел подумать: дорогая...

А дальше не было ни памяти, ни речи.