Всё предсказуемей и тише, всё незаметней и прозрачней

та жизнь, в которой ты неслышим, и смысл, в котором ты утрачен.

Ты всё ранимее и тоньше, словоохотливее с небом,

на улице одной и той же стоишь за прошлогодним снегом.

И в очереди виртуальной с чужими - всё вольней и ближе 

ты извлекаешь сор вербальный, пока зима тебя не слижет,

как пробный след по первоснежью, как заблужденье детской веры,

твой чистый взгляд когда-то свежий, твой звукоряд когда-то первый.

К зиме всё проще, всё яснее, благообразнее и чище,

но ясность, связанная с нею - как унитаз на пепелище.

А вечность зим дохой овечьей к губам прильнёт, никто не волен

держать ответ в обратной речи под гул подземных колоколен.

Нет, ты не интересней прежних, кого забыл на полуслове,

прислушиваясь к ним все реже под сонный шелест в изголовье.

Ты не сложней и не реальней тех, что тебя забудут вскоре,

когда в окно февральской спальни заблещет мартовское море.

Что им родившимся чуть позже -  неоднозначность экзерсиса

с попыткой выскользнуть из кожи в полёте за бычком с карниза?

Всё невозможнее и выше, всё безнадежнее и дальше,

то слово, за которым вышел, уйдя от зауми и фальши.