Что за печаль поселилась во мне?

Где?  Отчего?  Не иначе, от пыли.

Тропка бежит между скал и камней,

где мы с тобою  недавно бродили.

Щебень кремнистый срывается вниз!

Кто на плато поднимался, тот знает:

если ступаешь на скальный карниз,

душу, как холодом, страхом пронзает.

Но от печали вернее лекарств

нет, и не будет, чем в горы дорога,

входом в Аид разверзается карст,

и застываешь на миг у порога.

Что там?  Провал.  Пустота.  Темнота.

Дыры такие лишь пьяному снятся!

А над яйлою звенит высота,

и облака кучевые теснятся.

Помнишь, как мы любовались с тобой

сменою форм их, обличий и галсов:

то открывался простор голубой,

то облаками опять закрывался.

Помнишь тот ветер июльской яйлы?

Он твои волосы гладил, ероша.

Плавно и грозно парили орлы

над неприступной стеной Роман-Коша.

Кроны сосновые крымских лесов

морем зелёным дышали под нами,

рыжиков пряный домашний посол

так удавался всегда твоей маме..

Ты собирала в букет татар-чай,

пахло душицей, полынью, шалфеем…

Я о тебе загрустил невзначай,

а говорил, что грустить не умею.

А говорил, что разлука – пустяк,

мол, не жена, да и сам я не муж-то,

Помнишь, с тобой наблюдали мы, как

в тёмной долине теснилась Алушта.

И зажигались в кварталах огни,

и угасала закатная алость:

поулетали счастливые дни,

только тропинка к яйле и осталась…