История одного увлечения


Отрывок из повести «Внутренний слух»

 

Мой папа всегда чем-то увлекался, и не просто так, а всей душой, тратя на свою страсть редкие свободные часы и душевные силы. Одним из его увлечений было коллекционирование почтовых марок, а он сам считался видным московским филателистом.

Папина влюблённость в марки началась ещё до войны. В свои девять лет он стал обладателем небольшой, но по-своему замечательной коллекции. В канун нового 1941 года он получил от своей первой учительницы музыки роскошный подарок – шесть больших обшитых сафьяном кляссеров с марками России, которые собирал ещё её муж... Эта удивительная женщина, как тогда говорили - «из бывших», сыграла в его музыкальной судьбе огромную роль.

Война резко нарушила привычный уклад жизни. Началась эвакуация. Папа покинул родной город вместе с детской хоровой школой при Ленинградской капелле имени М.И. Глинки. Детей отправили в Кировскую область, в село Арбаж. Их везли через всю Россию в угольном вагоне, очень скоро они стали все чёрные от угольной пыли – времени приводить вагон в порядок не было. Опасное путешествие продолжалось два месяца – поезд подолгу стоял, пропуская военные поезда. Хористы видели, как падал сбитый самолёт, всей душой желая, чтобы это был – фашистский! Видели расстрел дезертиров. Они много чего видели. И это было только началом их детской военной судьбы.

На следующий день после отъезда сына, 6 июля, мой дед ушёл на фронт, а бабушка была мобилизована на строительство оборонных сооружений. К тому времени она была на четвёртом месяце беременности...

Началась блокада. Зима была страшной. В самом конце декабря 41-года родился папин младший брат Анатолий, он прожил семнадцать дней и умер от врождённой слабости. Спалив в лютый мороз все дедушкины книги, шкаф, стулья, папину деревянную кровать, бабушка один за другим порвала и бросила в печурку альбомы с марками. Их плотные картонные листы выдохнули в смертельную стынь своё призрачное бумажное тепло… Коллекция марок была сожжена, а вот справленный прямо перед войной серый шевиотовый костюмчик (семейную гордость!) бабушка бережно сохранила в опустевшем шифоньере и от пламени буржуйки, и от скупки…

В январе 1944 года блокада Ленинграда была окончательно снята. Папа теперь жил в Москве и учился в только что открытом Московском хоровом училище. В августе 44-го он наконец смог приехать домой! В Ленинграде всё ещё было плохо с продуктами. В путь он отправился с целым мешком гостинцев. Продукты были специально закуплены и заботливо собраны папиным Учителем, директором музыкального училища Александром Васильевичем Свешниковым. Всю жизнь отец хранил в сердце благоговейную память об этом удивительном педагоге и человеке...

И вот, слегка задыхаясь от волнения, сын постучал в родную дверь со знакомой до рези в глазах медной табличкой. Долго не открывали.

- Кто там? – прозвучал тихий усталый голос.

Дверь распахнулась, открыв потёмки бесконечного коридора. На пороге коммуналки стояла вовсе незнакомая ему огромная, расплывшаяся, какая-то странно бледная женщина. Она внезапно вскрикнула: «Алик!.. » и стала медленно сползать по дверному косяку… И тут до сознания сына дошло, что эта женщина и есть его хрупкая, худенькая мама... Мама, от руки которой он с трудом оторвался когда-то на вокзале, и всё смотрел из дверей товарного вагона на её удалявшуюся, быстро затерявшуюся в толпе провожавших, фигурку...

На шум из дверей комнаты вышел мой дед, за месяц до этого демобилизованный из армии инвалид второй группы. Он приехал домой после долгого пребывания в госпитале, где лечил тяжёлые последствия ранения в голову и в ногу. Вместе они с трудом подняли бабушку, уже обречённую... Внесли в комнату...

На этом месте рассказа отец всегда махал рукой со словами: «Ну, мы вошли в квартиру и…»

После двух часов непередаваемой радости, слёз, рассказов сын опомнился первым: «А подарки… Мама! Подарки!» и бросился за дверь!

Привезённый мешок с продуктами как ни в чем не бывало стоял, прислоненный боком к стене. По лестнице многоэтажного ленинградского дома с квартирами-коммуналками всё это время вверх-вниз ходили люди. Лифты стояли. Никто даже не подумал прикоснуться тогда к чужому.

А вот серый шевиотовый костюмчик папе оказался безнадёжно мал.




Ольга Флярковская, 2020

Сертификат Поэзия.ру: серия 2217 № 153829 от 19.05.2020

3 | 10 | 679 | 25.04.2024. 07:07:05

Произведение оценили (+): ["Сергей Погодаев", "Сергей Ткаченко (Amis)", "Вячеслав Егиазаров"]

Произведение оценили (-): []


Это верно... Я вдруг поняла, что от той семьи, что была изначально очерчена родительским кругом, осталась я одна. Что я помню, что запишу - то и будут знать дети. Это и есть мой главный стимул...
Спасибо большое, Надя!

Геннадий, спасибо огромное! Для публикации мне пришлось вычленить этот фрагмент из главы. Я его изрядно «подсушила», мне кажется, очень говорящие сами за себя  факты... Вначале было эмоциональнее.
Вам не кажется, что я «пересушила»?

Да, Вы правы.... Страдаю от внутреннего цензора. )) Не могу иногда решить, мучитель он мой или спаситель...
Вот этот фрагмент убрала помимо прочего (история в повести включена в контекст):
"Нужно знать послеблокадный Ленинград!.. Нужно знать этот сероглазый город, прошедший очищение огнём и мечом, голодом и холодом, крайним отчаянием и запредельным самопожертвованием, жутью неизбежности и святостью надежды, чтобы поверить, что когда они оба выглянули за дверь, привезённый мешок еды, как ни в чем не бывало, стоял прислонённый боком к стене… А по лестнице многоэтажного ленинградского дома с квартирами-коммуналками всё это время ходили люди, ведь лифты стояли… Не сытость – гарантия от воровства! Не изобилие – условие человечности! Не набитый кошелёк хранит душу от соблазнов… Никто даже не подумал прикоснуться тогда к чужому!"

Правда и то, и то... Это и есть жизнь, наверное...
Геннадий, благодарю Вас, Вы мне помогли. Правильно, значит, подсушила.