Часть ям картофельных была от инея бела -
И было то прекраснее всего!
К забору ухо приложи - и музыка плыла,
Как будто в нем гнездилось волшебство.
Свет из щели небесного фронтона
Шёл меж стогов. И яблоня нагая,
Маня декабрьским плодом беспардонно,
Была как Ева, нас в соблазн ввергая:
Вкусить познанье выросшее в глине
И с эмбрионом смерти в середине.
Осталось вспоминать о детстве милом,
Которому стал райский сад мерилом.
Следы коров на ближнем водопое,
Зелёный камень рядышком с канавой
Или лицо преображенное, такое
Чью красоту не тронул мир лукавый.
Играл отец мой на мелодионе
У наших не захлопнутых ворот;
И звёзды, веселясь на небосклоне ,
Плясали под мелодию его.
Через болота звал мелодион
И Леннонов, и Калланов. Когда я
Поспешно надевал штаны,
То знал уже, что странное случилось.
В коровнике мать - выжата нуждой -
Придумывала музыку доенья.
Свет фонаря вдруг сделался звездой,
Мерцающей в морозном Вифлееме.
Камышница ходила по болоту,
Ледок круша и громко вереща
Меж кочками, а кто-то
Мехов кузнечных колесо вращал.
Мой маленький поэт царапал буквы
На сером валуне,
Посеребрённом чудом Рождества,
Мерцающим в морозной вышине.
Кассиопея зависала над
Склоном Кэссиди, который видел я.
И три куста колючих скатывались за
Горизонт - Три Мудрых Короля.
Спросил старик, что весь уже одрях:
"Он не способен выжать ни словца
Из мелодиона?" Я же спрятался в дверях,
Стянув потуже пояс пальтеца.
Я сделал шесть меток, испортив косяк
Большим перочинным ножом.
В нем лезвие было, чтоб резать табак.
Шесть лет я знаком с Рождеством.
Отец мой обыгрывал мелодион,
А мама доила коров.
А я нёс молитву, как белый пион,
Марии Святой на покров.
A Christmas Childhood
One side of the potato-pits was white with frost -
How wonderful that was, how wonderful!
And when we put our ears to the paling-post
The music that came out was magical.
The light between the ricks of hay and straw
Was a hole in Heaven's gable. An apple tree
With its December-glinting fruit we saw -
O you, Eve, were the world that tempted me.
To eat the knowledge that grew in clay
And death the germ within it! Now and then
I can remember something of the gay
Garden that was childhood's. Again.
The tracks of cattle to a drinking-place,
A green stone lying sideways in a ditch,
Or any common sight, the transfigured face
Of a beauty that the world did not touch.
My father played the melodion
Outside at our gate;
There were stars in the morning east
And they danced to his music.
Across the wild bogs his melodion called
To Lennons and Callans.
As I pulled on my trousers in a hurry
I knew some strange thing had happened.
Outside in the cow-house my mother
Made the music of milking;
The light of her stable-lamp was a star
And the frost of Bethlehem made it twinkle.
A water-hen screeched in the bog,
Mass-going feet
Crunched the wafer-ice on the pot-holes,
Somebody wistfully twisted the bellows wheel.
My child poet picked out the letters
On the grey stone,
In silver the wonder of a Christmas townland,
The winking glitter of a frosty dawn.
Cassiopeia was over
Cassidy's hanging hill,
I looked and three whin bushes rode across
The horizon — the Three Wise Kings.
And old man passing said:
‘Can't he make it talk -
The melodion.' I hid in the doorway
And tightened the belt of my box-pleated coat.
I nicked six nicks on the door-post
With my penknife's big blade -
there was a little one for cutting tobacco.
And I was six Christmases of age.
My father played the melodion,
My mother milked the cows,
And I had a prayer like a white rose pinned
On the Virgin Mary's blouse.
Судя по всему, вначале стихотворение было короче и называлось Christmas Memories.
Затем оно было переработано и расширено. В сети можно встретить все три варианта, в том числе и тот, который называется My father played the melodeon
