Книга живых. Пролог и предисловие Л.Аннинского

КНИГА ЖИВЫХ

[записки снизошедшего]

трагикомическая симфо-сказка

с элементами эссериала

_________________________________________________________

перевёл с малоизвестного

сергей буртяк

________________________________________________________

Это честная книга. В ней нет хитрых литературно-наркотических приёмов. Потому осилить её взахлёб вряд ли выйдет. Но не волнуйся. Не спеши, полистай. Начни читать, когда почувствуешь истинное желание. Бери по два-три эпизода в день. Или проглоти за три дня и [или] три ночи. Или даже совсем не читай. Когда дойдёшь до конца, поймёшь, что всё это абсолютно не важно. И ещё. Важно понять главное: здесь ты совершенно свободен.

москва, 3223

посвящается претерпевшей до конца

Сергей Буртяк

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В ЛИФТЕ

увертюра-прелюдия

[Москва, этот год]

Она спустилась ко мне. Рукопись. Я не шучу. Спустилась физически.

Было, кажется, так. Я брёл домой после долгой прогулки, где много думал о Боге, некоторых людях, деревьях, утках на пруду, вселенской гармонии и ситуации в мире. Никаких особо выдающихся мыслей на все эти темы я не сформулировал и немного грустил.

Как обычно, я пересёк двор. Он был непривычно безлюден. Не играли даже дети на детской площадке, хотя только-только стемнело. Не бухали не курили даже местные алкаши на детской площадке, хотя уже стемнело прилично. Почему-то не светилось ни одно окно в моём доме. Может свет отключили?.. Такое теперь бывает. Хоть и редко, но часто. Стало ли мне тревожно? Пожалуй, стало. Немного. Но скорее мне стало предчувственно.

Войдя в подъезд, я увидел, что свет есть. Возможно, его нам вернули, пока я возился с кодом двери. Я прошёл к лифту и нажал вызов. Большая круглая кнопка из некогда прозрачной пластмассы засветилась изнутри тлеющим угольком. Вверху загудело, привычно уютно, почти заурчало, как будто я погладил и слегка потревожил [или наоборот порадовал, оправдав ожидания] огромного пушистого кота, дремлющего где-то на небе. Мне показалось, что едущий лифт лязгает своими железками меньше, чем это бывает всегда.

Лифт приехал на первый этаж и остановился. Я открыл тяжелую металлическую, с тугой ручкой, дверь шахты, потом деревянные застеклённые створки, и вошёл в лифт. На полу под зеркалом я увидел мягкий зелёный портфель, небольшой, но плотно набитый. Такого я раньше не видел. Он был похож на кожаный, но кожаным не был, я это понял, когда взял его в руки. Да, это не натуральная кожа… Но и не кожзаменитель… Я вообще не понял, что это за материал.

Весил портфель килограмма четыре и был закрыт на единственный ремешок с медной пряжкой. Немного подумав, я открыл свою находку. Вдруг там найдутся какие-нибудь документы или что-то другое, что поможет узнать владельца… Держа портфель за удобную ручку, я приподнял клапан и глянул внутрь. Толстая пачка желтоватой писчей бумаги. На задней стенке портфеля – карман. Запустив в него руку, я достал лист, сложенный вчетверо. Развернул. Текст был на… одном малоизвестном языке, но я его знал. И правописание непривычное… Забегая вперёд скажу, что в русском издании я его сохранил, – оно сообщает книге мгновенный аромат нездешности.    

"Привет, брат! Есть к тебе просьба. Она покажется тебе странной, но выполнить её важно. Пачка бумаги в портфеле – мои дневниковые записи. Записки сумасшедшего покойника. Шутка. Переведи их [язык ты знаешь], подредактируй и сделай книгу. И постарайся издать. Знаю, такое издать у вас там трудно сейчас, ни на что не похожее. Но у тебя выйдет, ты почувствуешь незримую помощь. Когда я это дописал и уж совсем было решил издать у себя, вдруг подумал: вам-то оно сейчас нужнее. И Одри меня поддержала. Привет вот передаёт тебе. Знаем мы – не подведёшь. Уж прости за внезапность. Всегда твой… ну, скажем… Serlas Burgh.

P.S. Да, и вот ещё что… Непременно передай читателям вот эти мои слова: Хоть в этой книге и выдумано всё, кроме рассказчика и музыки, автор не несёт ответственности за взгляды и убеждения героев, поскольку сложились они задолго до его появления".

Дочитав письмо, я посмотрел в зеркало. На долю секунды мне показалось, что по нему пробежала мелкая рябь, и моё изображение слегка раздвоилось. Показалось конечно…

Я силился вспомнить, кто же такой этот Серлас Бург… Бёрг… Но увы – человека с таким именем я не знал. А он явно знал меня, этот Берг… Серлас…

И тут я догадался…

Понадобилось почти семь лет, чтобы превратить рукопись в книгу и напечатать в смелом издательстве. Буду откровенен: до сих пор иногда сомневаюсь, правильно ли я поступил, выполнив просьбу. Но тогда я плохо соображал, что творю. Дома я достал из портфеля таинственный манускрипт, положил перед собой на стол и начал читать:

Лев Аннинский

МАСШТАБЫ ДЛЯ ЖИВЫХ

экспозиция

"Томас Вулф тащит тачку…

Тачка полна машинописных страниц.

"Рукопись?"

"Это роман, – отвечает Вулф, как будто оправдываясь. – Макс Перкинс так и сказал. Но читать отказался, как и "Девочек Вивиан" Дарджера. Брэдбери начал, второй экземпляр. А этот тебе. Поможешь сократить немножко?"

"Немножко?.."

"Да. Во-первых, будет красиво. Во-вторых, будет точнее. Это сага о странностях и будущем нашего мира. Никакой фантастики, сплошной реализм. Разве что допущение о возможности смерти как всеобщего явления…"

Я "Книгу живых" читать не отказался. Хотя масштабы не меньшие.

Сотни страниц этого, своего рода, симфоромана-эссериала уложены в полторы сотни глав (они называются "эпизоды", и от этого роман напоминает сериал от какой-нибудь таинственной компании N**), участников в каждой главе иногда по несколько десятков. И никого не упустишь, имена все славные. Из российских корифеев: Гоголь, Пушкин, Лермонтов… Читатель легко продолжит: Достоевский, Толстой, Чехов… Гончаров (ещё не нашедший имени для родной обломовщины), Горький (обиженный на Ходасевича), двое Андреевых (которые не знают, что они отец и сын). Сотни великих имён, из разных эпох всечеловеческой истории, и "ещё несколько сотен тысяч интересных, значимых и любимых".

Серлас Бёрг такие перечни переживает как откровения. Что бы ни перечислялось: «Принесли нам саке, сякэ, темпуру, немного суши, сашими и роллов, сукияки, тонкацу, кацудон, никудсягу и разнообразные дайфукуумоти к чаю». Можно почувствовать в этом перечне нечто декоративное. Но ощущается – ритм реальности, в которой спасены строй и смысл.

Иногда, углубляясь в тексты любимых литераторов, Бёрг выдаёт свои точные оценки. Например, Крым у Аксёнова. Остров Крым… Лучшая его вещь, и у Бёрга оценена. Вскользь… А если кто помянут не вскользь, а по всей форме, то получается: "Микеланджело Лодовикович Леонардович Буонаротти…"

Русская манера сопровождать имена отчествами придаёт героям что-то архаично-царственное. Нерусские собеседники просят: "Нельзя ли без отчеств?" Повествователь отвечает: без отчеств не могу, Иоанн Хризостом Вольфганг Амадей Леопольдович.

Самого автора-рассказчика Серласа Вильгельмовича Бёрга собеседники именуют: Серёжа, Сергонито, Сергиус, Сергестус Виталиньевич, Серлас Вильямович, Сергиондиус, Сергиушек, Сергулькин, Рами, Гуша, Гуня, Срулик (уточнение: "Сруль – это моё имя так по-марсиански звучит")…

В чём смысл этого пестрения имён? В том, что ни одно не прочно. Ни рассказчика, ни тысяч его героев. Мировая история – уже не опыт хронологического, социального, классового, национального бытия, – а своеобразная амальгама, гигантская, всепланетная, всепокрывающая эпохи и народы. Живущие в ситуации таинственного вневременного Целого (в том числе и персонажи книг, родившиеся или ещё не родившиеся в воображении великих писателей), являются на встречи с повествователем – так, чтобы не нарушить непредсказуемости той чехарды, которую я называю амальгамой, а сам Бёрг склонен именовать клоунадой.

Клоунада Истории: Маяковский ворвался… Лев Толстой припаровозился… Шагал пришагал… Набоков впорхнул… Феллини приамаркордился… Мелвилл причалил… Гомер приодиссеился… Байрон вломился… Дюма примушкетёрился… Скотт прирыцарился… Уайлд придэндился… Хармс прифантасмагорился… С содроганием ждёшь появления Господа… И нагрянул! "При помощи Гипноса и его сына Морфея". То есть, усыпил повествователя. И тот во сне осваивал космос со странной "икорной" структурой.

Сервантес дописывает "Дон Кихота". Публикует потихоньку в "Нью-Йоркере". Ничего удивительного – времена расфиксированы.

Пушкин говорит: "Хочу роман сделать, в стихах. Был у меня добрый приятель, Женька Онегин, типичный представитель той моей прошлой жизни. Напишу – дам прочесть…" А закончив об Онегине, выдаёт: "Бродский – глыба! Поклон ему, как зайдёт…" Пушкин с Бродским общаются…

Призмеивается Киплинг: "Вчера в Твери был, у Афони Никитина. Он новый вояж затевает. На этот раз куда-то к центру Земли…" Когда Грибоедова назначили послом в Пояс астероидов, его ожидал подвиг: если бы он "не удержал их переговорами, наша эскадра не подоспела бы. Лангольеры и так сожрали половину Пояса и летели уж к Марсу…" Дела свои романные герой Бёрга исполняет с сюжетной точностью. Летит к Сатурну, выяснить, что там делается на его спутнике Энцеладе. Наводит порядок. И в душе своей порядок наводит – спасает любовь.

Не буду перечислять все хронологические кульбиты. Бёрг в них – как дома. Потому что Дом – везде. И всегда. Два верных робота у него (Первый и Второй), готовят угощение, чтоб собеседники не проголодались. Верные друзья Серласа Бёрга часто ведут себя как дети. И ещё один верный друг у него: кот Пушкин. При угрозе хозяину чувствует себя тигром. При появлении А.Пушкина запросто с ним беседует.

А вот новый собеседник: Никола Тесла приэфирился. "Свойства нашей туманности пока что туманны… Впрочем, не суть. Вчера заходили Архимед и Кулибин. Протеже своего привели, Левшу, молодого парнишку, самородка. Блох подковывает без микроскопа". Повествователь обомлел: "Николай Милутинович, вообще-то Левша – персонаж Лескова". Тесла посмотрел удивлённо: "И что? А выглядит живенько…"

И так же живенько выглядит Циолковский, объясняющий, что Солнечная система больше не находится там, где мы привыкли. Она теперь в созвездии Сетки за пятьдесят миллионов световых лет.

Ну а эпоха? Что думает автор о том, какая эпоха грядёт?.. Его ответы тревожны: "Что-то странное происходит, зыбкое что-то, зловещее…" – "Похоже, мир опять втягивают в глобальный конфликт…" – "Весь наш мир – Книга Песка. Зыбкая и текучая. Книга, которая не может быть окончена. Никогда". – "Конечно, ещё не конец. Но он скоро… конец известного нам мира".

http://book-living.tilda.ws/

https://www.youtube.com/watch?v=CPBw5pltkqk

https://www.youtube.com/watch?v=2UiEt0q0i7A