Книга живых. Э.Т.А. Гофман и Кº

Эпизод восемьдесят пятый,

в котором гении-фантасмагористы проводят время в кафе "У Кота",
пытаясь разобраться, что происходит в мире, а наш герой немного скучает

А вчера Гофман присаламандрился.
  По моей квартире лилась чудесная музыка Чайковского, из "Щелкунчика". Удивительная надмирная челеста каждой своей колокольно-музыкальной капелькой намекала на относительно недавно справленное Рождество.
  Вдруг в камине моём полыхнуло зелёное пламя, а в нём – ящерки завертелась фигурка. Пляшет она в огне, купается, – и хорошо ей, аж урчит, как котёнок. Потом на пол выскочила, подпрыгнула и Гофманом обернулась.
  Я обалдел.
  "Что это вы, – говорю, – Эрнст Кристофович, какой странный способ выбрали?.."
  Он улыбается: "Простите, Серж, напугал… Недавно Чапека перечитывал… Потом "Золотой горшок" свой листал, правил немножко. Вот и решил проверить, каково это, быть Саламандром".
  "И каково?"
  "Нормально, в огне не жарко".
  "Надеюсь, вы не собираетесь, как ваш герой архивариус Линдхорст заточить меня в хрустальный графин? Для эксперимента".
  Гофман невесело улыбнулся: "Значит, и это я уже раньше писал…"
  Я киваю: "Да, "Золотой горшок" был одной из моих любимых сказок".
  "Одной из?.."
  "Другие – "Повелитель блох", "Щелкунчик" и "Крошка Цахес".
  "Для меня это очень лестно".
  "Это ещё что! Достоевский Фёдор Михалыч все ваши произведения перечитывал не по одному разу, и в оригинале, и в переводах. И до сих пор перечитывает, насколько я знаю".
  Гофман благодарно кивнул и нахмурился.
  "Кстати, видел я вчера во сне моего Циннобера, крошку Цахеса. На астероиде Румпельштильцхен. Он руководил каким-то подразделением весьма подозрительных воинственных сказочных персонажей".
  "Вот как… Недавно про массовые сновидения об этом астероиде рассказывал Саша Соколов, писатель".
  "Я знаю Сашу, у него волшебная "Школа для дураков". И вот этот новый роман, что он недавно издал… Про призрак лыжного инструктора в канадских горах…"
  "Чужая лыжня" – так он, кажется, называется", подсказал я.
  "Это фантасмагория высочайшего уровня, реалистичная, как некоторые сновидения".
  Мы помолчали. Гофман немного нервничал, ритмично барабанил пальцами по подлокотнику кресла, – похоже, писал музыку, про себя. В смысле, не в слух.
  Наконец он сказал: "Сергиус, а не пойти ли нам в винный погребок?"
  Я вспомнил как в Старом мире жил Гофман. По вечерам напивался вина в погребке, по ночам писал свои гениальные фантасмагории, а утром шёл на государственную службу.
  "Что ж, пойдёмте. Но не в погребок, а чуть повыше".
  "Только высокое искусство может преобразовать мир!" воскликнул Гофман; настроенье у него явно улучшилось.
  Я положил ему руку на плечо, и мы трансгрессировали в кафе.
  Трансгрессию я провёл удачно, мы оказались прямо за моим обычным столом. Гофман увидел Пушка, вскочил со стула, раскинул руки и ринулся с ним обниматься. Пушок немного опешил, радостно ответил на обнимашки и тут же ушёл за вином.
  В кафе были посетители. Почему-то с видом заговорщиков в дальнем углу сидели Владимир Фёдорович Одоевский и Антоний Алексеевич Погорельский. Они пили вино и разглядывали через большую лупу музыкальную шкатулку, стоявшую у них на столе.
  Гофман достал блокнот и принялся рисовать на них карикатуры. Погорельского он изобразил верхом на курице, а Одоевского – крохотным винтиком в музыкальной шкатулке, с глазами и носом.
  Появился Пушок с глиняным кувшином хорошего рейнского вина и витражными стаканами из богемского стекла на подносе.
  Мы с Гофманом выпили, и он пошёл к братьям-литераторам показывать карикатуры. Через минуту я услышал, как сказочники смеются.
  Тут пришёл Владимир Титов и стал громко рассказывать, что Пушкин полчаса назад подарил ему сюжет про уединённый домик на Васильевском острове.
  "Этакая чертовщина, аж дух захватывает! – вещал Титов. – Непременно напишу повесть!"
  Титов подсел к Гофману, Одоевскому и Погорельскому и заговорил совсем тихо.
  Тут пришёл Гоголь. Сперва мы с ним посидели немного, обсудили текущую ситуацию в мире. Она нам обоим не нравилась, и мы решили в ближайшее время собраться узким кругом и что-то уже решить со всеми этими странностями.
  "Братья мои Серапионовы! – вдруг вскричал Гофман за столом братьев-писателей. – Доколе же тёмные силы нас будут гнести?!. Гнетить… Гнить…"
  Он умолк, быстро подошёл к нашему столу и выпил вина со мной и Гоголем.
  "Надо Тарковского звать. И Юри Ярвета. Они чудеснейшую фильму сделали. "Гофманиана". Юри Евгеньевич сыграл меня так, как я сам не сыграл бы!"
  "А к чему вам, дорогой Эрнст Кристофович, играть себя?" спросил Гоголь с усмешкой.
  "Коля! – жарко сказал Гофман и порывисто обнял Гоголя. – Узнаю́ брата Колю!"
  И убежал обратно к Одоевскому и Погорельскому. Правда, быстро вернулся.
  "У них там в шкатулке всё живое: молотки, колокольчики, шестерёнки какие-то; и все с глазами; и мальчик-с-пальчик по всей шкатулке бродит…"
  Мы выпили ещё немного вина. Пушок принёс новый кувшин. Налил всем. Мы снова выпили.
  Гофман сказал: "Шемякин, Михал Михалыч, сделал гениальных кукол для сериала по моим сказкам! Пуша, а можно музыку?"
  Пушок кивнул, ушёл к бару и поставил "Сказки Гофмана" Жака Оффенбаха.
  Гофман замотал головой: "Нет! Это хорошо, но не так трогательно!"
  Пушок включил "Щелкунчика".
  "О, а это прекрасно!" воскликнул Гофман и слегка прослезился.
  Гоголь задремал, и мы с Гофманом перешли на шёпот.
  "В Мариинке опять же Шемякин сценографию сделал. Он вообще хорошо чувствует мою ткань сновиденческую…"
  Я сказал: "Это правда. Отличный у него цикл скульптур и картин "Карнавалы Петербурга". Вроде и нет там ваших персонажей впрямую, этника всякая, но дух инфернальный сновиденческий в каждой фигурке присутствует. И ваш, и Николая Васильевича. Я даже одну из скульптур в кино углядел, в "Адвокате дьявола", на столе героя Аль Пачино, который там, как мы помним, сам сатана".
  Гофман вздохнул: "Сны у меня дьявольские – это факт".
  Я сказал ободряюще: "Знали бы вы, Эрнст Кристофович, какой ад мне периодически снится…"
  К нам подошёл Погорельский, несколько бесцеремонно разбудил Гоголя и увёл в сторонку пошептаться за Украину. Я только успел услышать что-то про "Вечера на хуторе близ Диканьки" и "Двойника, или Мои вечера в Малороссии".
  В кафе вошёл Александр Сергеевич Пушкин, во фраке, цилиндре и с тяжёлой тростью в руке. Снял цилиндр, поздоровался приветливо со своим тёзкой Пушком, кивнул обществу и подсел к нам с Гофманом, прислонив трость к столу.
  Мы выпили вина.
  Пушкин сказал: "Только что в переулке видел графа Алексея Константиновича Толстого. Он не заходил?"
  Мы с Гофманом помотали головами.
  "Про какого-то упыря говорил…" задумчиво сказал Пушкин.
  Открылась дверь и вошёл Алексей Константинович. Окинул внимательным взглядом кафе, узрел Погорельского и ринулся к нему.
  Я услышал как Погорельский воскликнул, обращаясь к Гоголю: "Так Вий – это же гениальный персонаж! Как приходил? Так-таки прямо и приходил?"
  Гоголь ответил почти фальцетом: "Я ж вам говорю, милостивый государь!"   

  Толстой подошёл к ним, и я услышал: "А как вам упырь, господа? Да-с, именно что упырь!"
  Я обратил внимание, что Одоевский и Титов разобрали музыкальную шкатулку и сосредоточенно гоняют по столу кого-то совсем маленького.
  Я чувствовал, что начинаю сходить с ума от сегодняшних гостей кафе и всех сумбурных событий.
  Пушкин увидел, что его заметил Титов и намеревается подойти.
  Он быстро допил вино и сказал: "Пойду. А то опять начнёт меня терзать насчёт деталей сюжета. Подарил на свою голову. А мне ещё "Влюблённого беса" дописывать. Не хочу расплескать".
  Он встал, надел цилиндр, взял трость, наклонился к Гофману и сказал: "Ваш "Магнетизёр" – très magnifique!"
  После чего коротко поклонился и быстро ушёл.
  Гофман посмотрел на меня печально.
  "Хорошо сидим. Сегодня не буду писать, лучше тут побуду, среди братьев моих. Очень уж неуютно-инфернально стало в мире, особенно когда ты так одинок".
  "Как одинок? А Михалина?"
  "Миша?.. – Гофман печально вздохнул. – Она очень хорошая. Но настоящий творец всегда одинок. И это очень увы. Кстати, я не о себе говорил, а о вас".
  Титов всё-таки к нам подошёл.
  "А что же Пушкин? Ушёл уже?"
  Я сказал: "Да, работать пошёл".
  "Понятно…" – сказал Титов, заказал Пушку ещё вина и вернулся к Одоевскому.
  Через минуту я увидел, что к ним присоединились Гоголь, Погорельский и граф А.К.Толстой. Все уселись тесным кружком и стали тихонько петь известную малороссийскую песню "Нэсэ Галя воду…"
  Гофман смотрел на них с большой любовью. 

  Собственно, и я тоже. 

  И Пушок примерно так же.
  "В таких собраниях и беседах многое проясняется, выясняется и вдохновляет! – сказал Гофман почти торжественно и выпил вина. – А я говорил вам, что "Житейские воззрения Кота Мурра писал под впечатлением многочисленных наших бесед с вашим уникальным котом?"
  Я удивился: "Нет, не говорили. И Пушок не говорил. Вот партизаны! Но ваш кот не похож на Пушка! К тому же в финале он умирает, а у нас, как известно, нет смерти!"
  "Дорогой мой, – сказал Гофман снисходительно и даже с некоторой жалостью. – Под впечатлением бесед с белой мышью можно написать повесть о белом слоне. И наоборот. Впечатления важны, а не факты или готовые образы. Неужели Моне вам этого не рассказывал? Да и вы ведь сами тоже так делаете".
  Говорил он сумбурно, эмоционально, но, кажется, я его понял.
  Внезапно Гофман посерьёзнел, посмотрел на меня пристально и сказал: "Хотел спросить вас, Серёжа, про "Книгу живых". Поговаривают, мол, вписаны в эту самую книгу все, кто нынче живёт на Земле и в её окрестностях. Такая легенда по миру нашему ходит. А вот правда то или нет – одному Богу известно. И, возможно, ещё вам".
  Я развёл руками: "Эрнст Кристофыч, увы, тут без комментариев. Не могу ни подтвердить эти слухи, ни опровергнуть, не волен-с".
  Он покивал с пониманием, потом посмотрел на меня своими пронзительными, прямо как с одной иллюстрации, глазами.
  "Да я ведь и так всё это знаю, Сергей. Я ведь знаю".
  К нам подошёл задумчивый Гоголь. Он уходил и решил попрощаться.
  Мы попрощались, Николай Васильевич ушёл, остальные остались.
  Ещё несколько времени мы с Гофманом наблюдали как к братьям-писателям присоединяются, уважительно поздоровавшись с нами, но не подходя в опасении побеспокоить, Лев Лунц, Миша Зощенко, Веня Каверин, Миша Слонимский, Костя Федин и Сева Иванов. Гофман всех перечислял.
  Компания была уже довольно большой, а чуть позже к ней присоединились Кржижановский, Заяицкий и Вагинов, а ещё чуть позже Хармс, Введенский и Заболоцкий.
  Мы с Гофманом молча пили вино, курили трубки, думали, созерцали.
  Наконец он сказал: "Серапионовы братья, одно слово…"
  Я кивнул и сказал: "Два".
  "Хорошо. Тогда четыре. Ещё "…и компания".
  Гофман улыбнулся, встал, обнял меня, пошептался у бара с Пушком и ушёл в огромный кафешный камин, в ящерку превратившись. Поленья полыхнули зелёным и быстро погасли.
  "Всё-таки, пошёл сочинять. Молодец…" подумал я, и по-английски, не прощаясь с гениальными хипстерами Нового мира, трансгрессировал обратно в гостиную.
  Скоро вернулся Пушок. Сказал, что господа литераторы притомились и разошлись, в целом мирно и тихо. Толстой, правда, предлагал пойти найти упыря и с ним разобраться, но поддержки не встретил, всем хотелось поскорее домой – и работать.
  Я было собрался лечь спать, но вдруг почувствовал, что не хочу расставаться со своими питомцами. И ещё часа два читал вслух Пушку, кукушке и роботам сперва "Золотой горшок", а потом "Кота Мурра".
  Сидя у камина, мы плыли в подробной, витиеватой, но при этом живой и поэтичной прозе, и были почти счастливы.
  Почти – потому что не хватало в нашей компании одной фантастической девушки. 

  Но надежды я не терял, что однажды семейство наше восполнится.

Сергей Буртяк, 2018

Сертификат Поэзия.ру: серия 1666 № 133846 от 19.04.2018

3 | 7 | 1158 | 21.11.2024. 11:38:35

Произведение оценили (+): ["Слава Баширов", "Вячеслав Егиазаров"]

Произведение оценили (-): []