Ты

Н.

-1-

Со мною это остаётся,
а остальное всё равно -
в глуби вечернего колодца
идёт небесное кино.

И та звезда, что отразилась,
её небрежно-нежный свет,
воспринимается как милость,
поскольку жизнь сошла на нет.

И я распахиваю руки,
в колодце отражаясь сам,
придав блаженство этой муки
в нём отражённым небесам.

-2-

Незатейливо и одиноко,
иногда уходя в глубину,
я не верю в некусанный локоть
и прощённую кем-то вину.

Никого и никто не прощает.
Но видал я, блаженство познав,
как на кладбище вечер качает
всепростившие заросли трав.

О блаженстве пишу слишком много,
слишком мало блаженства внутри.
Ты улыбку никчемного бога
с губ моих, улыбнувшись, сотри.

И никчемной холодной весною
будь с просящим настолько строга,
как строки, ненаписанной мною,
недоступные мне берега.

-3-

Остаются губы и глаза,
ничего ни в чём не понимая.
Остаётся первая гроза,
первый фото-блиц ловчилы-мая.

Он сумел. Он выхватил из тьмы
вековой и осветил навеки
губы, повторяющие "Мы",
нежные припухнувшие веки.

Навсегда? Не знаю. Краток час
всех "навеки". Впрочем, разве важно
это всё, когда у синих глаз
отблеск ярко-нежный, нежно-влажный.

-4-

Белым-белы твои ладони.
Зажмурься и меня коснись,
ведь миг уходит от погони,
охоты с криками "Продлись!"

Да, он продлиться не посмеет.
Дано лишь то, что нам дано.
Так медно, сладко зеленеет
лимана тёмное вино,

что голова слегка кружится.
Сухое небо, чаек крик,
и море так же нежно длится,
как не сумел продлиться миг.