Зачем ты, бабочка, летишь на мой балкон,

                        чтоб с крыльев рифм пыльцу легко стряхнуть куплету?

                        Пас девять муз Солнцеподобный Аполлон,

                        но разбежались все они по белу  свету.

 

                        Эрато – вот  стихов моих поток,

                        хоть и в разлуке мы случаемся досадной;

                        когда подует бриз с вечернего плато,

                        полынью и шалфеем пахнет сад мой.

                       

                        Сизифов труд – суть написания стихов,

                        почти их нет, достойных строгих точек,

                        порой сидишь всю ночь до первых петухов

                        а на рассвете рвёшь в клочки листочек.                      

 

                        От первых звёзд начнёт вращаться небосвод,

                        зависнет серп луны – то золотой, то медный;

                        я, как Христос, могу ходить по глади вод,

                        шагнул с балкона и пошёл, – мечтать не вредно!

 

                        Я баловень наяд, дружок харит:

                        под сенью Крымских гор и тенью пиний,

                        меня Фортуна бережно хранит

                        от происков Аида и эриний.

 

                        Нарцисс, в себя влюблённый, – мне не друг;

                        хлебнул всего, пока себя открыл я;

                        Икаром я летел в зенит и вдруг

                        терял высоты, оплывали крылья.

 

                        А кипарис, он мрака всё ж темней,

                        Солнцеподобного любовь его достала!

                        И если с музой повстречаюсь я моей,

                        опять  нам южной ночи будет мало.

 

                        В конце аллеи море плещет  и блестит,

                      парит над гаванью «Арго» – почти триера;

                       конечно, Ялта не Эллада и не Крит,

                      но воздух мифов в ней силён со дней Гомера.

 

                      О бабочка, Психея, погоди,

                      остерегись лететь, у смерти  глаз нет:

                      огонь Эрато у меня горит в груди

                      и, нет её, а он горит, не гаснет…