Книга живых. Преподобный Сергий Радонежский

Дата: 16-04-2017 | 17:57:31

Эпизод двести сорок пятый,

о Пасхе как символе грядущего спасения, некоторых эпизодах гибели Старого мира,
доброте и щедрости, крашеных яйцах и Божией благодати

А вчера Преподобный воссиял, отец Сергий Радонежский.
Как обычно, прямо с иконы.
Физически-то в основном я к нему езжу.
Я как раз работал над алгоритмами бесперебойной негасимости лампад. Вдруг послышались отдалённые голоса, поющие акафист; тонко, свежо и травянисто запахло ладаном, восточный угол кабинета чуть засветился, окуталась мягким сиянием икона Преподобного. Та самая, в серебряном окладе, которую я спас из горящего Храма в Красном Селе. В Старом мире.
Вспомнились чудовищные полчища, окружившие храм… Прихожане сгрудились в алтаре, отцы молились. Входные двери храма стали трещать под топорами. И тут я вспомнил что позабыл! И рванул из алтаря в храм. Подбежал к столбу, снял рублёвскую икону Преподобного Сергия, потом побежал к другому столбу, успел по дороге забрать Филермскую икону Божией Матери, которую евангелист Лука писал. За мной уже гнались. Я увидел как ангелы эвакуируют алтарь. Целиком, вместе с иконостасом они стали поднимать его в воздух. За ступеньки солеи уцепилось несколько наиболее рьяных мертвяков-гопарей, но быстро оторвались и шмякнулись оземь. Алтарь унёсся в небеса вместе со всеми людьми. Все это я успел осознать в течение долей секунды.
Я бежал к тому месту, где только что был алтарь, по дороге раскидывая плечами и головой нечисть, – руки были заняты иконами. Подбегая к выходу, я вскочил на спинку деревянной лавочки, как следует оттолкнулся и взлетел над жуткими головами. И полетел, хорошо так, на высоте десяти метров примерно, по длинной траектории. Наверное иконы так сделали. Внизу были красные рты, много ртов с жуткими гнилыми зубами. В ту секунду, когда я понял, что долго лететь не смогу, я глянул вниз и увидел, как во дворе храма отец Евграф, в рясе, с наперсным крестом, с горящим взором и топорщащейся бородой бьётся с мертвяками сверкающим мечом, как бы выросшим из чёток. Похожий меч был в руке Евгения Витальевича, артиста нашего знаменитого. Братья рубились с нечистью спина к спине. Гопари окружили Евграфа и Евгения. Я хотел было повернуть к ним на выручку, но увидел как рядом с отцом и Женей в воздухе забрезжили ангелы. Они подхватили воинов за руки и быстро унесли из эпицентра неравной битвы.
Посмотрел я на Златоглавую дальновидением… У Синагоги в Марьиной Роще такая же бойня идёт как у нас, у Мечети на Проспекте Мира то же самое, у католиков на Красной Пресне, у буддуистов совсем рядом, на Бауманской… Никого не щадят. Твари. В правом ухе у меня коротко ржануло, и я почувствовал, что лечу дальше, но уже на опоре. Меня подхватил пегас.
Потом, уже после, икону эту, а ещё Богородицу Троеручницу отцы позволили мне иногда брать домой, так сказать, келейно молиться. Правда, ко мне часто народ в эти дни приходит перед иконами этими постоять. Ну, то есть, не то что народ… Позавчера вот Чайковский явился. Долго на коленях стоял, шептал что-то тихонько и даже плакал. Естественно, я не подслушивал, не имею привычки. Сидел себе на террасе, на Кремль глядел. Флаг был обычный, красный, со звездой и тетраморфом, в порядке очереди. Потом Пётр Ильич, из часовенки выйдя, прошёл в гостиную, сел за челесту, сыграл несколько фрагментов "Щелкунчика", посмотрел на меня со значением и ушёл, кивнув благодарственно. А я поехал к Пушкину, надо было кое-что обсудить и подумать вместе как Петру Ильичу помочь.
А вчера вдруг Преподобный. Оклад иконы стал прозрачным. Всегда поражался этому свойству серебра в Новом мире… Преподобный приблизился, но не как голограмма… трудно это земными словами описать… Пространство за его спиной как бы раздвинулось. Казалось, что чем дальше, тем оно просторней становится. Никак не привыкну к этим воплощённым чудесам обратной перспективы.
Я кланяюсь и говорю: "Благословите, батюшка", – руки лодочкой складываю.
Он благословляет и говорит: "Христос Воскресе".
Я отвечаю: "Ура!"
Он недовольно кашляет, на меня не смотрит.
Слышу укоризненное: "Серёжа…"
Я говорю: "Батюшка, я ж со всем почтением. Ну какая разница, буду я говорить "ура" или "Воистину Воскресе"? Я ведь радуюсь Пасхе, очень радуюсь. Великий праздник. Смерти нет! Я, вон, пасху творожную приготовил. Творог, между прочим, сам делал… Но я ведь воин…"
Опять послышалось покашливание, на этот раз мягче.
И голос: "Сергий…"
Преподобный покосился на меня, коротко, аккуратно, но строго.
Я сказал: "Воистину Воскресе!"
Отец Сергий посмотрел на меня: "Так-то лучше".
Настала моя очередь немножко вздохнуть.
Он не заметил или проигнорировал.
"На вот тебе гостинчик…"
Перед иконой сформировался в воздухе большой пакет, похожий на бумажный, только странного цвета. Он не был одного цвета. Возможно, он даже вообще не был никакого цвета, и поэтому мне казалось, что он всех цветов. Опять-таки, трудно объяснить внятно человеческим словом… Какой-то божественный упаковочный крафт.
Я пакет взял, на стол поставил, открыл… А оттуда радуга шустрой дугой нырнула в окошко. Я за ней. Гляжу, она уже до Кремля достаёт. Открывается окошко в Президентских Палатах, выглядывает Президент. Радугу увидал, улыбается. Потом меня увидел, рукой машет. Я ему в ответ помахал, вернулся в гостиную и принялся доставать из пакета яйца. Они были всех цветов радуги и даже больше. Перепелиные, куриные, утиные, гусиные, павлиньи, страусиные и одно яйцо птицы Зиз. Оно в пакете уменьшенным лежало, а я как достал, тут же стало увеличиваться до своих обычных размеров, и в конце концов мне пришлось откатить его на террасу.
Я улыбаюсь: "Спасибо, батюшка! Удивили!.."
Он смеётся: "Специально попросил птиц в радуге полетать, а страус с павлином побегали. Егиазаров идейку подбросил".
Мы посмеялись.
Он вдруг погрустнел: "Вчера Рублёв с Тарковским рассорились".
Я ахнул: "Как так?!.."
Преподобный грустно головой покачал: "С самого начала подозревал, что не выйдет толку из этой затеи".
Я в нетерпении: "Да какая затея-то, ваше святейшество!"
Он посмотрел строго: "Какое я тебе святейшество! Не патриарх я, сколько раз говорить!"
Я затрепетал: "Простите, ваше преподобие! Как-то само вырвалось!.."
Он вздохнул и продолжил рассказ: "Тарковский Рублёва позвал к себе на картину художником-постановщиком. Андрей почему-то согласился".
"Так я это знаю. Порадовался тогда за обоих. И за зрителей особенно. "Гамлет" в художественном стиле Андрея Рублёва… Это же что-то необыкновенно гениальное!"
Он продолжает: "Нет, он благословения испросил. Я тогда подумал: в общем-то греха в этом нет, ну и дал. Хотя и чуял, что скорее всего сам откажется. Он не отказался, пошёл. Какое-то время всё хорошо было, даже очень. Они вместе сработали интереснейшую визуальную концепцию "Гамлета". Им ещё кто-то из прерафаэлитов помогал, не помню сейчас. Россетти наверное… Но это не важно. Важно, что Андреи оба на седьмом небе пребывали от совместной работы. А потом будто кошка пробежала. Вот я и решил у тебя спросить: не знаешь ли ты чего-нибудь, Сергий, сугубого? И самое главное: не знаешь ли как поскорей помирить шалопаев? Ни к чему нам сейчас раздоры-то".
"Помирим, Сергей Кириллович, не волнуйтесь. Я слово заветное знаю".
Он смотрит с доброй мудрой улыбкой, а я продолжаю: "Культура. Что бы там у них ни произошло, они сами помирятся. Надо только чуть-чуть подождать. Может и не чуть-чуть. Но только сами. А наше вмешательство только хуже сделает. Причина, думаю, исключительно творческая, а что ещё…"
Он немного подумал.
"Может и прав ты, не знаю. Рассуждать мудро ты мастак, а как самому свои проблемы личные решить – в кусты. С Одри когда мириться будешь? Венчаться надо!"
"Куда венчаться? На царство?" – съязвил я.
Он шутку мою неудачную проигнорировал, помолчал, потом долго смотрел на меня, пока наконец не понял, что я не отвечу. Тяжко вздохнул. "Ладно. Об этом мы ещё с тобой побеседуем. Есть у меня к тебе и другое дело есть. Отправил я Пересвета с Ослябей и ещё двумя монахами на дальние рубежи Солнечной системы. Что-то там неспокойно. Как ты и сказал. Ежли что, сможешь слетать, монахов подстраховать? Оценить степень опасности, если сведения подтвердятся".
Я киваю с готовностью: "Батюшка, Сергей Кириллыч! Я ж всегда, вы же знаете!"
Он кивает, серьёзно на меня глядя: "Хорошо. Тогда благословляю тебя. Как уйду, икона замироточит. Это тебе в дорогу. Что делать с ним, знаешь сам. Не факт, конечно, что лететь понадобится, но на всякий случай…"
Я киваю: "Спаси Господи".
Он мягко улыбается: "Во славу Божию… Два-три дня, и скажу тебе окончательно, надо аль нет".
Ободряюще кивнул и исчез. Пропало сияние вместе с песнопениями, остался только аромат ладана.
Аааа, вот и новый аромат подоспел.
Я достал из серванта хрустальный пузырёк и подошёл к иконе. На ней проступили прозрачные маслянистые капельки. Стекая к низу иконы, капли миро начали собираться и течь вниз по специальному почти незаметному желобку, а я уже подставил пузырёк. Словно сок берёзовый, ей-богу! Полный флакончик набрал, сто тридцать восемь миллилитров ровно. Надолго хватит теперь.
Мои мысли будто подтвердило гудение благовеста храма Христа Спасителя.
Я подумал: "Вот ведь странное дело… Вроде обычное ароматное масло, а такие чудеса вытворяет вместе со святой водой, что никак без них в космосе…"
И пошёл звонить Рублёву. Надо узнать, что у них там всё-таки с Тарковским стряслось.