Витиеваты облака над Ялтинской яйлой.

Я пиво пил, читал журнал, нисколько не тужил.

Как археолог, я открыл в душе культурный слой

доисторической поры, в которой раньше жил.

 

Какой-то бред, подумал я, – того не может быть,

зачем затронул эту муть и в эту тьму полез?

Но динозавры от меня во всю бежали прыть

и птеродактили ко мне являли интерес.

 

По веткам добиблейских древ скользил удав, могуч,

в глазах его застыла смерть, мерцая, как свинец,

и птица Рух, слона  неся (иль мамонта?), из туч

спускалась в скалы, где в гнезде орал её птенец.

 

Рык саблезубых тигров был страшнее, чем гроза,

кишели средь густой травы огромные клещи,

с танк современный шла коза с кровавыми глаза-

ми и дрожали от неё кошмарные хвощи.

 

Зловещий хвост кометы гас над горною грядой,

теснились гады всех пород на девственной земле,

и речка средь холмов вилась угрюмою гюрзой,

мерцая шкурою змеи в закатной полумгле.

 

От кистепёрых рыб стонал могучий океан,

плевался магмою вулкан, кружил вампиров рой…

Очнулся: надо мной парил цветистый дельтаплан

и глиссер вдаль тащил «банан» с визжащей детворой.

 

Витиеватость облаков рассеялась вдали,

в баркас тянули рыбаки с уловом славным сеть,

а на расколотый арбуз и осы, и шмели

слетелись, делово жужжа, и не могли взлететь.

 

В душе копаться ни к чему, когда июльский зной,

когда от пива и легко, и отстранённо ей;

я знаю: в ней оставил след какой-то мезозой,

но ХХI-ый век сейчас и мне, и ей – важней…

 

Доисторической поры в душе есть некий пласт,

есть моря зов, неудержим, как сладкий звон литавр,

пора остынуть, и, надев на ноги пару ласт,

ныряю в маске я на дно, что тот ихтиозавр…