В исключительном по щедрости тумане

скрылся город, пооглох, и присмирел,

всеми арками – глазницами букраниев,

как на истинную невидаль, смотрел.

 

О началах и концах умолкли споры,

заморочило отменно целый свет.

Без моста стоят гранитные опоры,

да и берега другого словно нет.

 

Рать морская всё охотнее зевает,

спит Меркурий, к Навигации приник.

То возникнет отдалённо, то растает

бледно-синий Исаакия двойник.

 

В заповедность заколдованную – веришь!

Вот огни плывут и гаснут навесу.

Или это заблудившиеся звери

серый мох на головах своих несут?

 

Два фиванца по-над каменным карманом

не заглядывают в Невский водоём,

до отвала наедаются туманом,

этим мутным отрубейным киселём.

 

Скучно липы проступают из-под плёнки
как замученный гербарный архетип.
Псина – бережно расходует силёнки
в узнавании привычного пути.

То сожмётся, то затопчется тревожно –

сердцу тошно на пустынном берегу.

Гонит морок, кислый морок, невозможный –

в узы пледов и халатов, к очагу.

 

Всё покажется приветливей, живее

двор-колодец, непарадный островок.

Дикий Кронос никого не пожалеет.

Срочно мёда в звонких чашах арт-нуво!

 

Сочинить ему одических хвалений,

с пиететом позабавить старика.

Пусть куда-нибудь летит без сожалений

и сокрытое вернёт наверняка.

 

Вновь проявятся в орнаментах и шпилях
оба берега разбуженной Невы.
Их в молчании торжественном хранили
ни на миг не одураченные львы.

Все засовы бодро Питер открывает,
направляет вечный ток железных тел.
В полдень без толку висит луна кривая,
будто с ветром чей-то шарик улетел.