Мойка, 12

Уважаемая Ася!

 

 

Хочу поблагодарить Вас за столь развёрнутый комментарий, отдавая себе отчёт в том, что дело скорее в затронутой теме, нежели в самом стихе. Ниже я цитирую Ваши утверждения и свои встречные соображения.

 

 

1.Чтобы сказать что-то своё о Пушкине, надо либо избрать особый ракурс, либо предложить новую концепцию.

 

Стих — не диссертация, не статья. Речь идёт о личном проживании (переживании) известных (и не очень) обстоятельств, а вовсе не об их исследовании.

 

2.В одну "кучу" собрать смерть Пушкина, Чайковского, Лермонтова - смело, но не убеждает, Пушкин не был геем и не насиловал своего слугу, как Чайковский.

 

Сопоставление обстоятельств гибели Пушкина и Чайковского вызвано мыслью (не новой и не только моей — в отношении каждого из них в отдельности) и ощущением (моим), что оба сознательно подталкивали и доводили до предельного перехода угрожающие их жизни обстоятельства, шли навстречу смерти, совершили особый род самоубийства в безвыходной ситуации. Ситуации были, разумеется, разными. Лермонтов же, как и Пушкин, добился того, чтобы его убили — как кажется мне.

 

Мой слух резануло слово "насиловал" в применении к П.И.Чайковскому, который уж скорее сам мог быть кем-то изнасилованным, учитывая особенности его личности. Он нежно любил своих партнёров, стеснялся своей ориентации, мучился грехом. И Вы что, читали полицейский протокол?

 

3.Пушкин не был неофитом в дуэлях - он часто прибегал к дуэли как способу решить конфликт.

 

Разумеется, не был. Вы что, намекаете, что автор и об этом "не в курсе"? Текст написан как раз в молчаливом предположении, что это общеизвестно. И именно потому, что не был он неофитом и вызывает подозрение то, с какой страстью (как у неофита, но не буквально неофита) он довёл дело до конца, желая либо убить Дантеса, либо самому быть убитым — как кажется мне.

 

4.Около умирающего Пушкина не "толпились" люди.

 

Разумеется, не "толпились". Без всяких свидетельств ясно, что подобного в этом доме случиться не могло. Предположите, что не только автор, но и читатели это понимают. Этим Вы проявите известного рода учтивость. Но я и не утверждаю, что "толпились". В тексте сказано лишь о том, что друзья стояли у постели умирающего. Что вполне естественно.

 

А вот что пишут свидетели:

 

И.Т.Спасский:

"Жуковский, Виельгорский, Вяземский, Тургенев и Данзас входили один за другим и братски с ним прощались".

 

В.И.Даль:

"Друзья, ближние молча окружили изголовье отходящего; я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше".

 

5.Лермонтов был на гаупт-вахте по поводу дуэли с Барантом. Там и написано стихотворение о смерти Пушкина.

 

Тем острее переживал он сродство своей судьбы с судьбой Пушкина в момент написания "Смерти поэта". Без такого переживания, как лейтмотива, никакой "Смерти поэта" просто бы не случилось, а была бы только идеологическая декларация.

 

6.У Лермонтова такая же и не такая судьба, как у Пушкина.

 

Так, всё-таки, и такая же в том числе? Но, разумеется, он — не Пушкин. Он другой. В тексте сказано только, что кончил тем же.

 

7.Неудачной мне кажется попытка противопоставить смерть Пушкина смерти Шекспира и его соплеменников.

 

А что в ней неудачного, собственно? И почему именно "противопоставить", а не "сопоставить", "сравнить"? Шекспир, в отличие от Моцарта и Пушкина, сумел (успел) стать собственником недвижимости, социализироваться, умер в 52 года. Лорд Байрон имел неограниченные средства. Он делал всё, чтобы покинуть общество, мог себе это позволить. Умер лорд от "водки и от простуд", от которых так не хотел умирать Высоцкий — пусть и в лице своего лирического героя, но — последовал ровно за Байроном. П.Б.Шелли утонул. У.Блейк умер в 70 лет. Кольридж — в 62. Р.Бёрнс прожил, как и Байрон 37 лет, и умер от болезней. Вот Альбион. Маяковский и Есенин оказались в ситуациях-ловушках и были или убиты, или совершили самоубийство.

 

 

7/а.И за кордоном много мужественных людей, принимавших героическую смерть.

 

Бесспорно. Например, Эварист Галуа, в двадцать один год перед дуэлью, на которой он погиб, успевший создать теорию групп и, тем самым, всю высшую алгебру. Но какое это отношение имеет к теме и предмету?

 

8.Ксенофобия, заставляющая даже смерти воспринимать с точки

зрения национальной принадлежности, не украшает .

 

Смерть (почему "даже" смерть? Откуда это "даже"?) безусловно окрашена национальной, культурной, этнической принадлежностью, а также верой и этикой. Более того. Как своего рода итог и кульминация, смерть концентрирует в себе всё вышеперечисленное. Массово это проявляется на полях сражений во время войн, иногда определяет победителей и побеждённых. Пронизывает враждующие идеологии, например, когда нас убеждают, что не надо было Ленинград защищать. Или, что военные гибнуть не должны. В признании разного отношения к смерти нет никакой ксенофобии. В помине.

 

9.Вспомним смерть Байрона, которую также воспел

Пушкин.

 

Пушкин и про Сальери много чего сочинил, ему можно, но трибунал Милана с ним не согласился.

 

10.И наконец последняя строка - "бронзы тягостное бремя". Это Вы о чём - о памятниках Пушкина? Разве они не достойны поэта, не заслужены им.

 

При чём здесь памятники в объективном значении, т.е. для нас? Пушкин для себя вопрос с памятником решил: сей памятник — нерукотворный. Высоцкий прямо рассказал о невыносимом чувстве превращения в материальный монумент. Речь идёт о чувстве застывания живой плоти, её омертвения, в том числе, "в бронзе". Странно, что Вы этого не чувствуете.

 

В целом Ваш комментарий представляется мне основанным на предвзятой идеологической установке "охранительного" характера и совершенно не относящимся к заявленному автором предмету, а именно —

 

к ситуации-ловушке, которую герой сам превращает в обстоятельства своей смерти.

 

Да и к самому стихотворению, автор которого вовсе не лезет в пушкинисты, а просто относится к Пушкину, как к человеку, ставит себя на его место, насколько это вообще возможно.

 

Всё, что Вы изложили сверх упомянутых выше пунктов — общеизвестно и таковым молчаливо предполагается в тексте. Этому общеизвестному текст никак не противоречит, в том числе тем мужеству и ответственности, с которыми умирающий встретил неизбежное, тем любви и такту, которые проявили близкие.

 

Впрочем, всё мною выше сказанное, включая вывод, вовсе не свидетельствует о каких-либо достоинствах произведения, о которых судить не хочу.

 

 

С уважением, Т.Сергейцев

Уважаемая Ася!

Как-то я это пропустил из-за увлечённости логикой Вашего изложения. Просто из любви к предмету - вопрос не к логике, а к факту: разве не 18 февраля 1840-го года стрелялся Лермонтов с Барантом? К тому времени "Смерть поэта" была уже три года как написана. А вот в момент написания "Смерти..." Лермонтов лежал больной (но никак не на гаупт-вахте и ничего не ведая о будущей дуэли с Барантом), к нему пришёл Арендт с рассказом о дуэли и ранении Пушкина, что и послужило толчком к написанию первой части "Смерти..." Разве не так обстояло дело в действительности?

С уважением,

Т.Сергейцев

Уважаемая Ася Михайловна!

 

Хочу поделиться некоторыми соображениями в связи с текстом Девида Бетеа "Воплощение метафоры: Пушкин, жизнь поэта"

 

 

Вот цитата из Бетеа, которая, видимо, может считаться точной основой Вашего главного заключения, поскольку оно практически дословно излагает это место из Бетеа, а также прямо связано с Вашей рекомендацией источников:

 

"Вместе со Стеллой Абрамович, чьи исследования последнего года жизни Пушкина подтверждали его гипотезу, Лотман пришёл к выводу, что, вызывая на дуэль Дантеса, поэт "не искал смерти" (романтическое заблуждение) и ни на секунду не был "жертвой" (социологическое заблуждение). Он навязал дуэльный код противнику, зная, что это приведёт к изменению ситуации (либо к ссылке в деревню со всей семьёй, либо к смерти, но на его собственных условиях).

(М., Изд. ОГИ, 2003, с.153)...

Пушкин был готов поставить на кон всё; но он не желал играть жалкую роль рогоносца в чьей-то примитивной комедии нравов.

(с.153)

...он диктовал условия.

(с.154)

Как я стремился показать, самой большой загадкой жизни Пушкина была его смерть и то, как он определил её потенциальные условия.

(с.156)"

 

Примем эти суждения Бетеа за аксиому. Тем более, что я их полностью разделяю, включая последнее, о самой большой загадке.

 

Теперь хочу всё-таки обратиться к содержанию стихотворения "Мойка-12".

 

Хронотоп стиха таков. Его автор — в последней квартире А.С. Тут поставили мебель эпохи А.С. Квартира Моцарта в Вене пуста. Его мебель также не сохранилась. В Киеве, в квартире Булгакова есть немногие сохранившиеся предметы писателя, всё остальное — реконструкция — выкрашено в белый цвет. Ни Булгаков, ни Моцарт (в отличие от А.С.) не умирали в этих своих квартирах-музеях. А Мойка-12 хранит в себе смерть. Она и сейчас здесь.

 

Всё уже случилось, события необратимы. Могло ли быть иначе? Этот вопрос невольно задаёт себе автор стиха. За что заплатил жизнью умирающий? Кроме способа получения сатисфакции, дуэль ведь также является архаичным правовым институтом — т.н. "божьим судом". Когда правоту, истину определяет исход поединка. Этот суд А.С.проиграл. Он даже не промахнулся. Противника спасает случай, то есть как раз несомненное божественное вмешательство — как это трактуется в подобном применении старого права. Поэтому (и поэтому тоже) свет на стороне победителя. Так что в жертву принесена не только жизнь, но и социальная правота.

 

Нигде в тексте стихотворения не идёт речи о том, что поэт совершил элегантное самоубийство или что он стал чьей-либо жертвой. Нигде. И намёка на это нет. Напротив, обсуждаются исключительно как раз те самые "условия" по Бетеа, на которых А.С. осознанно готов был умереть, на что разменять свою смерть — если придётся. И вот пришлось. Тем самым, качество этих условий из теории, проекта действия, превратилось в реальность. И вновь не задать вопрос: так достаточны ли эти условия для смерти, теперь уже как реальные, оправдывают ли они её — практически невозможно. И ответ автора ясен — оправдывают. Но смерть от этого не перестаёт быть смертью.

 

А.С. по Бетеа навязывает дуэль, стремится убить или быть убитым. Далеко не каждая дуэль развивается таким образом. В том числе и в практике самого А.С. Часто дуэль — неизбежная формальность (или формальная угроза), а обе стороны ищут пути примирения. Но не в этом случае. А.С. освобождается от своей ситуации-ловушки, обостряя отношения до дуэли "высшего уровня": т.е. не до первой крови, а до смерти дуэлянтов, одного или обоих.

 

В том числе, автор считает, что А.С. понимает и принимает свою смерть как выбранный им самим момент возможного ухода в историю, ставший реальным — "когда уйти, мы сами знаем", это одно из условий. Все сравнения на этот счёт проводит, естественно, автор – в своём хронотопе.  

 

Да, Пушкин идёт навстречу не одной только своей смерти, но решению судьбы, кому умереть. Поэтому он не самоубийца. И не жертва. Но делает он это по своей воле, сам строит так ситуацию. И оказывается, что он выбрал смерть. Сам.

 

Сама дуэль, как историческое событие, становится пьедесталом нерукотворного памятника. В этом качестве её оформляет Лермонтов.

 

"Бронзы тягостное бремя" — финальная строка — прямо выводит нас на "скульптурный миф", обсуждённый Бетеа (этот отрывок я не цитирую) вслед за Якобсоном ("Каменный гость", "Медный всадник", "Золотой петушок", пигмалионовское отношение к своей возлюбленной и жене, противопоставление Державину по линии нерукотворности памятника, нежелание и страх памятника рукотворного).

 

С уважением,

ТС