Ч. Диккенс. Гл. IV. Филантропия в телескопе (“Холодный дом”)

Charles DICKENS                                                             Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                               Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                    Д О М

Chapter IV. Telescopic Philantropy                    Глава IV. Филантропия 

                           в телескопе

 

  

Ночь мы должны были провести, как сообщил нам м-р Кендж, когда мы прошли к нему в кабинет, у миссис Джеллиби. Он затем обратился ко мне, что я, разумеется, знаю, кто такая миссис Джеллиби.

            "Право, не знаю, сэр," - ответила я. "Может быть, м-р Карстон или мисс Клэр --"

            Но нет, они совершенно ничего не знали о миссис Джеллиби.

            "Ну и ну! Миссис Джеллиби," - заговорил м-р Кендж, стоя спиной к огню, и бросая взгляд на пыльный коврик перед камином, как если бы то была биография миссис Джеллиби, - "леди замечательной твёрдости характера, которая полностью посвящает себя обществу. В разное время она посвящала себя самому широкому кругу общественных вопросов, а в настоящее время (пока её не привлекло что-нибудь иное) она поглощена Африканской темой, имея в виду повсеместное культивирование кофейных зёрен - и-и туземцев - и благое устройство, по берегам африканских рек, излишков нашего родного народонаселения. М-р Джарндис, у которого страсть поддерживать всякое дело, которое можно счесть полезным, и которого так домогаются филантропы, имеет, вероятно, самое высокое мнение о миссис Джеллиби."

            М-р Кендж поправил галстук и взглянул на нас.

            "А м-р Джеллиби, сэр?" - вдруг спросил Роберт.

            "А! М-р Джеллиби," - произнёс м-р Кендж, "он-э-- не знаю, могу ли я его лучше описать, нежели сказав, что он муж миссис Джеллиби."

            "Пустое место, сэр?" - подытожил Роберт с насмешливым взглядом.

"Я этого не сказал," - ответил м-р Кендж внушительно. "Я, право же, не мог этого сказать, потому что я решительно ничего не знаю о м-ре Джеллиби. Никогда, насколько мне известно, я не имел удовольствия видеть м-ра Джеллиби. Возможно, он очень достойный человек; но он, как говорится, меркнет – Меркнет! – в лучах лучших качеств своей супруги". Затем м-р Кендж объяснил нам, что поскольку дорога в Холодный Дом слишком длинная, тёмная и утомительная в такой вечер, и поскольку сегодня мы уже достаточно нагулялись, м-р Джарндис сам предложил устроить нас таким образом. Экипаж, чтобы отвезти нас за город, прибудет к миссис Джеллиби завтра, пораньше до полудня.

            Он позвонил в колокольчик и вошёл тот самый молодой джентльмен. Обращаясь к нему по имени Гаппи, м-р Кендж вопросил, отправлены ли "куда следует" коробки мисс Саммерсон и остальной багаж. М-р Гаппи ответил, что - да, всё отправлено "куда следует", и что экипаж ждет, чтобы туда же забрать и нас, как только мы пожелаем.

            "Тогда мне осталось только," - заговорил м-р Кендж, пожимая нам руки, - "выразить моё живейшее удовлетворение (всего лучшего, мисс Клэр!) соглашением, достигнутым сегодня, и мою (всего вам хорошего, мисс Саммерсон!) живейшую надежду, что оно приведёт к счастью (рад, что имел честь познакомиться с вами, м-р Карстон!), благоденствию, и выгодам со всех точек зрения, во всех отношениях! Гаппи, присмотри там хорошенько за нашими друзьями.

            "Так где это, м-р Гаппи?" спросил Ричард, когда мы спустились по лестнице.

            "Не расстояние", - сказал м-р Гаппи; - "к Тейвис-Инн, знаете?"

            "Понятия не имею, ведь я из Винчестера и с Лондоном незнаком".

            "Только свернуть за угол", - сказал м-р Гаппи. "И мы тотчас выскочим на Чансери-Лайн, проскочим Холборн, а там мы - в четырёх минутах, рукой подать. Ну так как, Лондон всегда такой, мисс?" Он, кажется, был в восторге от моей оценки.

            "Такой плотный туман, на самом деле!" сказала я.

            "Но ведь не такой, чтоб вам повредить, точняк", сказал м-р Гаппи, опуская ступеньку. "Даже, вроде, пошёл вам на пользу, мисс, если судить, как вы выглядите".

Я понимала, что он отпустил этот комплимент мне с самыми лучшими намерениями, и посмеялась над собой, что покраснела при этом, между тем как он закрыл дверцу и взгромоздился на козлы; а мы все трое смеялись и болтали, и какие мы неопытные и какой странный Лондон, пока ни завернули под арку, к месту нашего назначения: узкой улице с высокими домами, похожей на плоскую цистерну, заполненную туманом. Пёстрая кучка зевак, преимущественно детей, собралась у дома, около которого мы остановились, с тусклой медной пластиной на двери с надписью Джеллиби.

            "Не пугайтесь!" сказал м-р Гаппи, заглядывая к нам через окошко. "Один из юных Джеллиби взял и засунул голову в решётку ограды!"

            "Бедный ребёнок!" - воскликнула я, - "будте добры, разрешите мне выдти!"

            "Умоляю, осторожнее, мисс. Юный Джеллиби вечно что-нибудь вытворяет," - сказал м-р Гаппи.

            Я направилась к бедному ребёнку, обнаружив маленького бедолагу из наигрязнейших, каких только видела, он громко орал, весь красный и напуганный, с шеей, зажатой между стальными прутьями решётки, в то время как молочник и судейский курьер, возможно с самыми добрыми намерениями, пытались вытащить его за ноги, надеясь, что его череп сплющится от их усилий. Когда я осознала, что ведь это маленький мальчик, с естественно большой головой, я подумала, что, возможно там, где прошла его голова, последует и туловище, и проговорила, что лучший способ его освободить, наверное, протащить его вперёд. Это было с таким воодушевлением воспринято молочником и курьером, что мальчик мгновенно вылетел бы в воздух, если бы я не держала его за передник в то время, как Ричард и м-р Гаппи выскочили через кухню, чтобы схватить его, когда его освободили. Наконец его благополучно опустили, уже без всяких происшествий, и тогда он стал неистово колотить м-ра Гаппи рукояткой обруча.

            Никто не появился из домашних, за исключением особы в высоких деревянных сандалиях, которая тыкала в ребёнка метлой снизу; не знаю, с какой целью, и не думаю, чтобы она знала. Поначалу я предположила, что миссис Джеллиби нет в доме; и очень удивилась, когда особа, появившаяся в проходе уже без деревянных сандалий, которая провела нас с Адой наверх, в заднюю комнату на втором этаже, вдруг объявила, - "Обе молодые леди, миссис Джеллиби!" Поднимаясь, мы перегнали ещё детей, на которых трудно было не наткнуться в темноте; и когда мы предстали перед миссис Джеллиби, один из этих бедных малюток упал внизу по ступенькам - буквально полетел вниз (как мне показалось), с ужасным визгом.

            Лицо миссис Джеллиби не выразило ни тени беспокойства, невольно отразившегося на наших лицах, когда головка дорогого ребёнка отпечатывала весь путь глухими ударами на каждой ступеньке - Ричард после говорил, что насчитал таких семь, не считая последнего уже на площадке - нас она приняла с полным самообладанием. Это была миловидная, довольно миниатюрная, пухлая женщина, от сорока до пятидесяти, с красивыми глазами, хотя и имевшими удивительное свойство, как будто они глядели куда-то вдаль. Как если бы - я снова цитирую Ричарда - они не могли ничего видеть ближе Африки!

            "Очень, очень рада," - сказала миссис Джеллиби приятным голосом, - "что имею удовольствие вас принимать. Я очень уважаю м-ра Джарндиса; и всякий, к кому он проявляет интерес, мне не безразличен".

            Мы выразили нашу признательность, и сели у двери, где стоял хромой инвалид в виде софы. У миссис Джеллиби были очень хорошие волосы, но она была слишком занята своим Африканским долгом, чтобы их расчесать. Шаль, которую она на себя свободно накинула, упала на кресло, когда она поднялась нам навстречу; и когда она повернулась, чтобы занять своё место, мы не могли не заметить, что её платье едва-едва сходится на спине, и открытое пространство загорожено крест-накрест шнуровкой корсета наподобие решётки - точь-в-точь садовая беседка.

            Комната, захламлённая бумагами и почти полностью занятая большим письменным столом, также заполненным подобным хламом, была не то что неопрятная, а просто грязная. Это просто бросалось в глаза, несмотря на то, что своим слухом мы продолжали следить за бедным ребёнком, который перекувыркнулся по ступенькам: мне показалось, на кухню, где, похоже, кто-то стал его душить.

            Но кто нас поразил, так это измождённая и болезненная с виду, хотя ни сказать, чтобы некрасивая, девушка за письменным столом, которая уставилась на нас, покусывая перо ручки. Думаю, никто и никогда не был так измазан чернилами. И от самых её взлохмаченных волос до хорошеньких ножек, которые уродовали изношенные и порванные атласные туфли, стоптанные на пятках, казалось, на ней не было ничего, начиная от булавки на макушке, в порядке, либо на своём месте.

            "Вы видите, мои дорогие," - сказала миссис Джеллиби, снимая нагар с двух толстых конторских свечей в оловянных подсвечниках, которые придавали всей комнате сильный привкус горячего сала (огонь в камине уже прогорел, и там ничего не было, кроме золы, головешек и кочерги), - "вы видите, мои дорогие, что я, как всегда, очень занята; но вы извините меня. Сейчас всё моё время занимает Африканский проект. Я веду корреспонденцию с общественными организациями, и с частными лицами, озабоченными благосостоянием нашего народонаселения в целом по стране. Я счастлива сообщить, что проект продвигается. Мы надеемся, в следующем году в это время у нас от ста пятидесяти до двухсот здоровых семейств будут заняты выращиванием кофе и просвещением местного населения Бориобула-Гха, на левом берегу Нигера".

            Ада посмотрела на меня, ничего не говоря, и я промолвила, что всё это, должно быть, очень радует.

            "Очень радует", - сказала миссис Джеллиби. "Это требует мобилизации всей моей энергии, какая только есть; но ради успеха это ничто; и я с каждым днём всё более уверена в успехе. Вы знаете, мисс Саммерсон, мне так странно, что вы никогда не обращали внимания на Африку".

            Вот уж поистине, такой оборот разговора для меня был столь неожиданным, что я растерялась. Я заикнулась, что климат --

            "Наилучший климат в мире!" сказала миссис Джеллиби.

            "Неужели, мэм?"

            "Определённо. С предосторожностями", - сказала миссис Джеллиби. "Ступайте в Холборн без предосторожностей и вас задавят. А ступайте в Холборн с предосторожностями, и вас никогда не задавят. Также и в Африке".

            Я сказала, - "Нет сомнений". Подразумевая Холборн.

            "Если хотите," - сказала миссис Джеллиби, выкладывая перед нами кучу бумаг, - "просмотрите некоторые заметки по этой части, и в целом по предмету (которые сейчас широко циркулируют), пока я заканчиваю надиктовывать письмо - моей старшей дочери, это мой личный секретарь --"

            Девушка за столом прекратила покусывать перо и повернулась в нашу сторону, как будто приветствуя нас, толи робко, толи хмуро.

            "Я тогда закончу на сегодня," - продолжала миссис Джеллиби, со сладкой улыбкой; - "хотя моя работа никогда не кончается. Так где мы, Кэдди?"

            "'Кланяется м-ру Своллоу, и имеет честь --'" сказала Кэдди.

            "'Имеет честь", - повторила миссис Джеллиби, диктуя, - "уведомить его в отношении его письма по запросу об Африканском проекте.'- Нет, Пищик! Ещё чего не хватало!"

            Пищик (так сам себя называвший) был тем самым несчастным ребёнком, который падал по ступенькам, а теперь прервал диктовку своим появлением, с полоской пластыря на лбу, демонстрируя свои израненные коленки, и что там было жалостнее - ссадины или грязь - нам с Адой было совершенно непонятно. Миссис Джеллиби лишь бросила с безмятежным спокойствием, с которым говорила всегда, -"Отстань, гадкий Пищик!" и опять сосредоточила свои прекрасные глаза на Африке.

            Однако, когда она снова продолжила диктовку, я, ничуть не мешая ей, отважилась тихонечко остановить бедного Пищика, когда тот выходил, и взяла его к себе, чтоб приласкать. Похоже, он очень удивился этому, и ещё, когда Ада его поцеловала; но скоро погрузился в крепкий сон у меня на руках, всхлипывая всё реже и реже, пока совсем не затих. Я была так занята Пищиком, что упустила письмо в деталях, но извлекла из него такое общее впечатление о важном значении Африки и полнейшей незначительности всех прочих мест и предметов, что мне даже стыдно стало, что я так мало в этом разбираюсь.

            "Шесть часов!" - сказала миссис Джеллиби. "А обед у нас определён (вообще мы обедаем во всякое время) на пять! Кэдди, покажи мисс Клэр и мисс Саммерсон их комнаты. Возможно, вы хотите переодеться? Вы, конечно, меня извините, я так занята. О, какой противный ребёнок! Умоляю, мисс Саммерсон, опустите его на пол!"

            Я упросила оставить его, уверяя, что он совсем меня не беспокоит; отнесла его наверх и положила на свою кровать. Наши с Адой комнаты были наверху, смежные, с сообщающейся дверью. Они были полупустыми и в беспорядке, а занавеска на моём окне держалась при помощи вилки.

            "Вы захотите горячей воды, наверное?" - сказала миссис Джеллиби, тщетно оглядываясь в поисках хотя бы одного кувшина с ручкой.

            "Если вас не затруднит", - ответили мы.

            "О, какие затруднения!" - ответила миссис Джеллиби, - "вопрос только, есть ли она вообще".

            Вечер был таким холодным, а комнаты так пропахли сыростью, что я должна была сознаться, что мне было чуть-чуть не по себе; Ада так готова была плакать. Однако, скоро мы уже смеялись, деловито распаковывая вещи, когда вернулась миссис Джеллиби сказать, что она извиняется, и горячей воды не будет; им всего лишь не найти чайника, а бойлер не в порядке.

            Мы попросили её не беспокоится, и заторопились, чтобы скорее оказаться внизу - снова у огня. Между тем, все маленькие дети поднялись на нашу площадку, чтобы увидеть феномен лежащего на моей постели Пищика; и наше внимание смущало непрекращающееся видение множества носов и пальцев, рисковавших попасть между дверными петлями. Ни у одной из наших комнат невозможно было запереть дверь; мой замок, без всякой ручки, выглядел так, будто ожидал заводного ключа, и хотя у Ады дверная ручка замечательно мягко прокручивалась оборот за оборотом, не похоже было, чтобы это производило на дверь какое-нибудь действие. Поэтому я предложила детям, чтоб они вошли и хорошо себя вели за столом, а я расскажу им историю Красной Шапочки, пока я одеваюсь; что они и сделали, и сидели тихо, как мышки, включая Пищика, который очень вовремя проснулся перед появлением Серого Волка.

            Когда мы спускались вниз, в окне лестницы заприметили кружку с надписью "Привет из Танбриджских Источников", в которой горел плавающий фитиль; в гостиной (сейчас сообщаемой через открытую дверь с комнатой миссис Джеллиби) девица с опухшим лицом, перевязанным фланелью, раздувала огонь, давясь от кашля. Короче, было задымлено до такой степени, что около получаса мы все сидели при открытых окнах, кашляя и плача; в то время, как миссис Джеллиби, в той же сладкой манере, диктовала письма по Африке. Такая её занятость, признаться, была для меня огромным облегчением; потому что Ричард рассказывал нам, что ему пришлось мыть руки в пирожной форме, и что чайник они нашли на туалетном столике; и это заставило Аду смеяться так, что они и меня рассмешили самым неподобающим образом.

            Вскоре после семи мы спустились к ужину; очень осторожно, по совету миссис Джеллиби; потому что лестница, помимо того, что там сильно не доставало прутьев, было такой неровной, что представляла настоящие ловушки. Перед нами была чудная треска, кусок ростбифа, блюдо котлет и пудинг, - великолепный ужин, если б его коснулось хоть какое-то, так называемое, приготовление. Всё было почти сырым. Девица с фланелевой повязкой, которая прислуживала за столом, швыряла на него всё как придётся, куда ни попало, и больше ни к чему не притрагивалась, пока , по завершении ужина, не выгружала всё на ступеньки лестницы. Особа в деревянных сандалиях, которую я видела (и которая, как я предположила, была кухаркой), часто входила и препиралась с ней у дверей, и было очевидно, что они не ладили.

            И в течение всего ужина - длительного вследствие таких происшествий, когда миска с картошкой опрокидывается в угольное ведёрко, а от штопора отлетает ручка и попадает девице в подбородок - миссис Джеллиби сохраняла невозмутимость. Она рассказывала нам столько интересного о Борриобула-Гха и туземцах; и получила столько писем, что Ричард, сидевший рядом, углядел сразу четыре конверта в соуснике. Одни письма представляли отчёты по дамским комитетам, или резолюции дамских заседаний, которые она нам зачитывала; другие - заявления от людей, захваченных в той или иной степени разведением кофе, и туземцев; прочие требовали ответа, и для этих она три или четыре раза отправляла свою старшую дочь из-за стола для письма под диктовку. Она была полна энтузиазма и, без сомнения, как говорила нам, предана делу.

            Меня слегка заинтересовало, кто тот тихий лысый джентльмен в очках, который опустился в свободное кресло (специального распределения мест за столом не было) после того, как унесли рыбу, и казался пассивным настолько, чтобы допускать Борриобула-Гха, но недостаточно активным, чтобы интересоваться его заселением. Поскольку за всё время он не сказал ни слова, он мог быть и туземцем, если бы ни цвет лица. И до тех пор, пока мы ни вышли из-за стола, и он ни остался наедине с Ричардом, мне не приходило в голову, что это, возможно, м-р Джеллиби. Но это был м-р Джеллиби; и говорливый молодой человек, назвавшийся м-ром Квейлом, с глянцевыми шишковатыми висками, и тщательно зачёсанными назад волосами, появившийся вечером и сообщивший Аде, что он филантроп, одновременно информировал её, что супружеский альянс миссис Джеллиби и м-ра Джеллиби он называет союзом духа и материи.

            Этот молодой человек, помимо того, что пространно говорил от себя об Африке и о своём проекте обучения кофейных колонистов, с тем чтобы те научили туземцев, точить ножки к роялям и организовали экспортную торговлю, с воодушевлением пытался вовлечь в разговор миссис Джеллиби, говоря, например, - "Теперь я верю, миссис Джеллиби, что вы получаете, ни много ни мало, от ста пятидесяти до двухсот писем по Африке в один день, не так ли?" или "Если мне память не изменяет, миссис Джеллиби, вы как-то упомянули, что выслали с одного почтового отделения пять тысяч циркуляров за раз?" - и всякий раз он, как переводчик, повторял ответы миссис Джеллиби. М-р Джеллиби в течение всего вечера сидел в углу, прислонившись к стене, как бы предавшись унынию. Оставшись наедине с Ричардом после ужина, он, казалось, несколько раз приоткрывал рот, будто что-то имел на уме; но опять закрывал его, к чрезвычайному смущению Ричарда, так ничего и не сказав.

Миссис Джеллиби, сидевшая в своеобразном гнезде из исписанной бумаги, попивала кофе весь вечер и с интервалами диктовала своей старшей дочери. Ещё она вела дискуссию с м-ром Квейлом; предметом которой, кажется, было - насколько я поняла - Человеческое Братство; находя выражения самым прекрасным чувствам. Однако, я была не так внимательна, как, наверное, следовало бы, потому что пришли Пищик и остальные дети, окружив нас с Адой в углу гостиной, и просили у нас новую сказку; поэтому мы присели среди них и рассказывали шёпотом и про Кота с Сапогах и, уж не знаю, о чём ещё, пока миссис Джеллиби, случайно вспомнив о детях, ни отправила их спать. Поскольку Пищик плакал, требуя, чтобы я уложила его в постель, я понесла его наверх, когда в самую гущу этой маленькой семьи вверглась, подобно дракону, девица во фланелевой повязке и расшвыряла их по кроваткам.

 

            После этого я занималась нашей комнатой, чтобы сделать её поопрятнее, уговаривала сварливый огонь, который приходилось разжигать, разгореться, и наконец он это сделал, и довольно ярко. При своём возвращении вниз я почувствовала, что миссис Джеллиби, пожалуй что презирает меня, что я так легкомысленна; и я была этим огорчена; хотя и сознавала, что у меня нет повышенных претензий.

            Было около полуночи, когда нам удалось отправиться спать; и даже тогда мы оставили миссис Джеллиби среди её бумаг, попивающую кофе, и мисс Джеллиби, покусывающую перо своей ручки.

            "Любопытный дом!" сказала Ада, когда мы поднялись наверх. "Странно, что кузен Джарндис нас сюда прислал!"

            "Меня, моя милочка," - откликнулась я, - "это просто поразило. Хочу понять, и никак это понять не могу".

            "Что именно?" - спросила Ада со своей прелестной улыбкой.

            "Всё это, дорогуша," - сказала я. "Если взять миссис Джеллиби, должно быть очень хорошо прилагать столько трудов на этот проект в пользу туземцев - но вот - Пищик и весь дом!"

            Ада засмеялась; и обвила рукой мою шею - я стояла, глядя в огонь; и сказала мне, что я кроткая, милая, добрая, и она всем сердцем меня любит. "Ты такая задумчивая, Эстер," - сказала она, - "и при этом такая весёлая! И так много делаешь, с такой скромностью! Ты бы создала уют даже в этом доме".

            Моя милая простушка! Она совершенно не сознавала, что хвалила исключительно себя, и что от доброты своего собственного сердца предположила во мне столько всего!

            "Могу я задать тебе вопрос?" - сказала я после того, как мы какое-то время оставались у огня.

            "Хоть сотню," - ответила Ада.

            "Твой кузен, м-р Джарндис. Я в таком долгу перед ним. Ты не против рассказать мне о нём?"

            Тряхнув своими золотыми волосами, Ада вскинула на меня глаза с таким весёлым изумлением, что меня тоже охватило изумление - то ли от её красоты, то ли от неожиданности.

            "Эстер!" - воскликнула она.

            "Дорогуша?"

            "Хочешь, чтоб я рассказала о моём кузене Джарндисе?"

            "Дорогуша, я никогда его не видела".

            "И я никогда его не видела!" - ответила Ада.

            Да, не поверишь! Она действительно его никогда не видела. Сколь юной она ни была, когда умерла мама, она помнила, как у мамы наворачивались слёзы на глаза при упоминании о нём и о благородном великодушии его характера, на которое, она говорила, можно положиться во всех случаях жизни; и Ада этому верила. Кузен Джарндис написал ей несколько месяцев назад, - "простое, искреннее письмо," - говорила Ада - предлагающее устроить её жизнь таким образом, как у нас сейчас и выходит, и в завершении писал, что, "возможно со временем это залечит те раны, что нанесла несчастная Канцлерская тяжба." Она ответила, с благодарностью приняв его предложение. Ричард получил такое же письмо и дал такой же ответ. Он видел однажды м-ра Джарндиса, но только однажды, пять лет назад, в Винчесторской школе. Он и рассказывал Аде, когда я их первый раз увидела у ширмы перед камином, что запомнил его "таким грубовато-простодушным и румяным". Вот и всё описание, которое могла мне дать Ада.

Это заставило меня задуматься, и когда Ада легла, я всё ещё оставалась у огня, размышляя и размышляя о Холодном Доме, и каким далёким-далёким казалось теперь то вчерашнее утро. Не знаю, где блуждали мои мысли, когда лёгкий стук в дверь вернул их назад.

            Я тихо открыла дверь и обнаружила за ней дрожащую мисс Джеллиби, в одной руке у неё была сломанная свеча в сломанном подсвечнике, а в другой - рюмка для яйца.

            "Спокойной ночи!" - сказала она хмуро.

            "Спокойной ночи!" - ответила я.

            "Можно войти?" - неожиданно буркнула она в той же хмурой манере.

            "Конечно", - сказала я. "Только не разбудите мисс Клер".

            Она не присела, а стояла у огня, окунала свой измазанный чернилом средний палец в рюмку для яйца, заполненную уксусом, и мазала им чернильные пятна на лице; насупленная всё это время, с самым мрачным видом.

            "Чтоб ей провалиться, этой Африке!" - неожиданно произнесла она.

            Я пыталась возражать.

            "Да, да!" - говорила она. "Ничего мне не говорите, мисс Саммерсон. Я ненавижу её, терпеть не могу. Тварь какая-то!"

            Я говорила ей, что она устала, и я ей сочувствую. Я положила свою руку ей на голову и потрогала лоб, и сказала, что он у неё сейчас горячий, но завтра будет всё в порядке. Она всё ещё стояла, надувшись и глядя на меня исподлобья; но вскоре поставила свою рюмку и тихо придвинулась к кровати Ады.

            "Какая хорошенькая!" - проговорила она всё тем же сердитым тоном, и по-прежнему насупившись.

            Я согласилась с улыбкой.

"Сирота. Верно?"

            "Да."

            "А знает, наверное, много чего? Танцует, и играет на рояле, и поёт? Говорит по-французски, наверное, и знает географию, и глобус, и умеет вышивать, всё умеет?"

            "Несомненно", - согласилась я.

            "Я ничего не умею", - ответила она. "Ничего не умею по-настоящему, только писать. Я всегда пишу для Ма. Как вам двоим не стыдно было вечером являться и глазеть на меня, когда я ни на что не способна. Потому что вы злые. А считаете себя очень хорошими, как видно!"

            Я видела, что бедная девочка вот-вот расплачется, молча вернулась в своё кресло и только смотрела на неё с той кротостью (думаю), которую к ней испытывала.

            "Сплошной позор," - сказала она. "Вы это поняли. Весь дом - сплошной позор. Дети - позор. Я - позор. Па несчастный, и чему удивляться! Присцилла пьёт - всегда пьяная. И вы соврёте и вам должно быть стыдно, если скажете, что не поняли на нюх. Как в пивной подавала за столом, вы это поняли!"

            "Да мы ничего не поняли, милая," - ответила я.

            "Поняли," - бросила она. "И вы будете говорить мне, что ничего не поняли. Всё поняли!"

            "Но, милая," - начала я, - "если вы не даёте мне говорить --"

            "Вот вы сейчас говорите. Сами знаете, что говорите. Не выдумывайте, мисс Саммерсон."

            "Милая моя", опять начала я, "пока вы меня не выслушаете --"

            "Я не хочу вас слушать".

"Нет, выслушаете," - сказала я, - "иначе будет очень неразумно. Я не знала того, о чём ты мне рассказала, потому что служанка не подходила ко мне за ужином; но сейчас у меня нет сомнений, что ты говоришь правду, и мне очень горько об этом слышать".

            "Только не воображайте о себе слишком", сказала она.

            "Нет, дорогая," - ответила я. "Это было бы совсем глупо."

            Она всё ещё стояла у кровати и вдруг наклонилась (всё с тем же недовольным видом) и поцеловала Аду. Проделав это, она тихо отошла и стала у моего кресла. Грудь у неё сотрясалась от волнения, и мне стало её очень жаль, но я подумала, что лучше помолчать.

            "Лучше бы мне умереть!" - вырвалось у неё. "Лучше бы всем нам умереть. Для нас это было бы самое лучшее".

            В следующий момент она опустилась возле меня на колени, спрятав лицо в моём платье, и расплакалась, горячо прося у меня прощения. Я успокаивала её и хотела поднять, но она рыдала, Нет, нет; она ни за что не встанет!

            "Вы учили девочек", - говорила она. "Если бы только вы могли поучить меня, а я бы смогла с вами поучиться! Я такая несчастная, и вы мне так нравитесь!"

            Мне было не убедить её сесть рядом, ни в чём, кроме как пододвинуть драный стульчик к тому месту, где она оставалась на полу, и взяв его, она всё также держалась за моё платье. Постепенно бедная уставшая девочка заснула; затем я ухитрилась приподнять её голову так, чтоб поместить её к себе на колени, и укрыла нас обоих шалью. Огонь погас, и она продремала так всю ночь, пока на каминной решётке ни остался один пепел. Поначалу я тягостно бодрствовала, тщетно пытаясь, закрыв глаза, забыться среди сцен этого дня. Наконец, мало-помалу они стали смутными и расплывчатыми. Я стала терять ощущение, кто же это спит, прислонившись ко мне. То это была Ада, то одна из моих прежних редингских подруг, с которыми, не верилось, как недавно мы рассталась. А то маленькая сумасшедшая женщина, исходившая в реверансах и смешках; или кто-то влиятельный в Холодном Доме.

Наконец, не стало никого, и меня не стало.

            Подслеповатый день немощно боролся с туманом, когда я открыла глаза, чтобы неожиданно встретиться с этим маленьким привидением с грязным личиком, уставившимся на меня. Пищик перелез через свою кроватку, и прокрался ко мне прямо в ночной сорочке и чепце, и замёрз так, что отстукивал зубами, будто они у него все уже прорезались.

Сергей Семёнов, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 119920 от 11.05.2016

0 | 0 | 1333 | 25.11.2024. 00:45:08

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []