Я с детста знал, что знать не должно детям

 

РЕЙХСТАГ – 45-того        

                              

Повержен Рейх! Взметён Победы флаг!

Труп Гитлера, огонь и чад бензина.

 Униженно вздымается Рейхстаг

среди руин и копоти Берлина…

 

В подвалах зданий дети, старики,

плач, искажённые испугом лица,

со вздетыми  руками, как сурки,

из нор своих ползут сдаваться фрицы…

 

…Ещё палили в отдалении пушки,

а маршал поздравлял их: – Молодцы!..

и на Рейхстаге красовалось – П У Ш К И Н! –

и – ПОМНИ НАШИХ! –   вывели бойцы.

 

Стоял у штаба строгий часовой

и составлялись наградные списки.

Кричал солдатик кухни полевой:

«Гросфатер, мутер! Подставляйте миски!».

 

Повержен Рейх. Нюрнбергский приговор

не за горами. Ждёт злодеев кара!

Фашистских бонз погибель и позор

мир, прозревая, предрекал недаром.

 

На план второй ушли печаль, тоска

политика двойная, сбой ленд-лиза,

и ликовала майская Москва,

где «Всё для фронта!» главным был девизом.

 

Повержен Рейх. Дописана страница,

но боль ещё всё ест и ест сердца…

И пленные тянулись вереницей

к воротам Бранденбургским без конца.

 

И верилось: фашизму – всё! – конец!

Стреляли в небо! Лязги. Цокот конский.

И ликовал со всеми мой отец,

не зная, что погибнет на «японской».

 

Плясали так, что жарко было тучам,

аккордеон трофейный брал верха

и если вдруг «давал он петуха»,

смеялись все: – В России пообучим!..

 

Я С ДЕТСТВА ЗНАЛ, ЧТО ЗНАТЬ НЕ ДОЛЖНО ДЕТЯМ

  

                                                      Д е т я м   в о й н ы

Ливадия. Дворец. Органный зал.

Вдали, средь волн, дельфинью вижу стаю.

Я даже половины не сказал

о том, о чём сказать давно мечтаю.

 

О, дайте срок, я всё ещё скажу,

/не путайте с тюремным сроком/ я-то

полжизни проходил, как по ножу,

а это было чёрт-те чем чревато.

 

Блатняк и в Ялте – всё равно блатняк,

все «подвиги»  припомню здесь едва ли.

Наверно, был какой-то всё же знак,

и наши интересы не совпали.

 

Да ладно, кто не грешен-то из нас:

война, разруха, горе – сплошь бодяга!

Порою жизнь не требует прикрас,

поскольку от прикрас до лжи – полшага.

 

Я всё прошёл, хлебнул «наук», будь спок,

я с детства знал, что знать не должно детям,

я только приспособиться не смог

ни к тем ханыгам, ни к ханыгам этим.

 

Всё дерибанят землю, всё гребут,

всё рвутся нувориши, словно к раю:

кто жил «не гуд», то и теперь «не гуд»

живёт, поскольку алчность презирает…

Органный зал. Ливадия. Дворец.

Секвойи, канны, всех оттенков розы.

Я, может, и открою, наконец,

всё, что терзает память, как занозы.

 

Те кореша ушли уж в мир иной,

их смыло время мутною волною,

но мысли неприкаянно со мной

живут, что не они тому виною.

 

Калеки, наркота, бухло, ворьё,

голодомор. Вы это проходили?

Послевоенное житьё-бытьё

не каждый взрослый мог тогда осилить.

 

Бездомность, безотцовщина – сие

для детских душ, что яд, – хлебни всего лишь.

Недаром говорится: бытие

определяет всё. Тут не поспоришь.

 

Я даже половины не сказал

о том, о чём сказать стремлюсь порою…

Дворец. Ливадия. Органный зал.

И память. Не дающая покою...

НАС  УЖЕ  НЕ  ВОЗЬМЁШЬ   НА  ИСПУГ

                                    Светлой   памяти…

Нас уже не возьмёшь на испуг,

и бессмысленно брать нас на горло:

за душой столько вечных разлук,

что тоски острота как-то стёрлась.

 

Вот открою альбом: Бог ты мой! –

мать, отец, дед Андрей, тётя Тома, –

не вернутся с работы домой,

да и нету того уже дома.

 

Жизнь идёт по законам своим

и проходит, хоть мы не торопим;

что же зло друг на друга таим

и обиды дурацкие копим.

 

Вот закрою альбом: мой ты Бог! –

не вернуть, не забыть, не забыться:

ты уже не взойдёшь на порог

в сарафане из лёгкого ситца.

 

Нас уже не возьмёшь на испуг

в этой жизни неверной и зыбкой:

самый лучший единственный друг

с фотографии смотрит с улыбкой.

 

Всё идёт в мире этом не так,

сожаленье в груди нарастает,

и безвременно канувший враг,

к состраданию тоже взывает.

 

За окном распевают скворцы!

Не смущать их чтоб грустной строкою,

малосольные есть огурцы

и стопарик всегда под рукою.

 

Нас уже не возьмёшь на испуг,

мир пугал нас уже многократно.

Столько нового в жизни вокруг!

Столько в жизни потерь невозвратных…

 

 

«БРИСТОЛЬ»

                                      

                              Валентину Уткину

 

Забуриться, что ль, в кабак «Бристоль»?

«Южным» ресторанчик звался нежно.

Здесь мелькнули юность и надежды –

в этом-то и всей печали соль.

 

Той гостишки «Южной» бедный быт,

 голь, толкучка, гопники, бандиты,

 и хотел забыть, да не забыт

 гнёт и неуют тех лет несытых.

 

Возрождался со страной курорт,

неуютным был ещё залив, но

раны зализал оживший порт

вновь маяк сиял в ночи призывно.

 

Ресторанчик «Южный» – шум и чад,

шарм послевоенный, блеск и драки,

о прошедших днях сейчас молчат

новоиспечённые писаки.

 

Говорят, помпезным стал «Бристоль»,

но могу на это лишь заметить:                                                                                

                                                                                                                                  

как  салюту звёзд не обесцветить, – 

Айседоре не затмить Ассоль.

 

«Южным» назывался ресторан,

стал «Бристолем» – это без обмана;

юность далека, как мыс Мартьян,

что закрыт весною весь туманом.  

 

Грина и Есенина люблю!

Вспомню их – и в сердце, словно талость.

Сколько за кормою миль осталось!

Жизнь – она подобна кораблю.

 

Порт английский славится – Бристоль.

улица – в честь Рузвельта! – всё краше!

Ради них забыть нам юность, что ль,

ничего не выйдет – это наше!

 

Пусть в душе останется мечтой

ресторанчик, где на скрипке Додик

«Чардаш» выдавал, и было, вроде,

до «Бристоля» уж – подать рукой

 

 

 

 

 

 

 

Вячеслав Егиазаров, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1417 № 119868 от 08.05.2016

3 | 2 | 1405 | 22.11.2024. 07:26:48

Произведение оценили (+): ["Нина Есипенко (Флейта Бутугычаг) °", "Алексей Борычев", "Светлана Ефимова"]

Произведение оценили (-): []