Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его… (Лук. 24:31)

А у мёрзлой стены
всё ютятся, чернеют сугробы.
Вот, гляди, намело…
Отогрей-ка, а ну-ка, попробуй!
И откликнется клён –
шевельнёт, разминаясь, кистями
и на низкое небо
грачей нашвыряет горстями.
Вот и снова весна…
нет, не так – равномерно, на вдохе
языком и губами
опробуй кириллицы крохи,
и тогда ты поймёшь,
что вернулся на круг, на дорогу
по ожившей земле
к отдалённому,
к ближнему,
к Богу…
Ах, и, правда, весна!
И как будто угодник безгрешный
ты по саду идёшь
не с крестом, а с фанерной скворечней,
где не кущи ещё, –
а чертогов незримых колонны,
и шатры облаков
наполняют пасхальные звоны…
А в тумане – мосток,
словно вставший на рейд миноносец.
Постоишь, обождёшь
у сельпо продавщиц-мироносиц.
И с «Кагором» в руках
завернёшь преждевременно в гости*, –
со слепою совой
тропари пропоёшь на погосте.
А душа – грамм со ста –
станет как-то по-детски ранима,
и увидишь Христа
в телогрейке бредущего мимо.
Перестанешь спешить,
распрямишься, махнёшь, улыбнёшься:
мол, понятно, как жить…
Да, наверно, опять ошибёшься…

В пеленах новизны,
будто отзвук газетных заметок,
заплетают грачи
нам венцы из наломанных веток.
Рыжей кистью апрель
покрывает столешницу лаком,
до июньских дождей
всё на свете до нитки оплакав.


*по православной традиции кладбище не посещают на Светлой седмице, от Пасхи до Красной горки.