Ч. Диккенс. Гл. I. В Канцлерском суде (“Холодный дом”)

Charles DICKENS                                                             Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                               Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                     Д О М

Chapter I. IN CANCERY                               Глава I. В Канцлерском суде

 

            Лондонская Михайловская сессия, недавно открывшаяся, и Лорд Канцлер, восседающий в Линкольн-Инн Холле. Неумолимая ноябрьская погода. На улицах столько хляби, будто воды потопа только что отступили с лица земли, и не удивительно встретить Мегалозауруса, фунтов эдак сорок в длину, переваливающегося слоноподобной ящерицей по Холборн-Хилл. Дым, стелящийся из труб, опадающий нежным чёрным дождём, с хлопьями сажи в нём наподобие полновесных снежинок - можно вообразить, одел траур по солнцу. Собаки, неразличимые от грязи, лошади - едва ли лучше: заляпаны по самые наглазники. Пешеходы, тыкающие друг друга зонтиками, все инфицированные раздражимостью, и теряющие равновесие на каждом углу, где уже десятки тысяч других пешеходов поскользнулись и растянулись с того момента, как пробился день (если день сегодня вообще пробился), делая всё новые вклады, слой за слоем, в напластования грязи, которая цепко держится в этих местах на тротуаре, прирастая по сложному проценту.

            Туман везде. Туман в верховьях реки, где он сочится среди зелёных островов и лугов; туман в низовьях реки, где он клубится, загаженный, между судовыми мачтами и портовым хламом большого (и грязного) города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентишских высотах. Туман, заползающий в камбузы угольных бригов; туман, обволакивающий реи и колеблющийся в снастях больших судов; туман, спустившийся на палубы барж и лодок. Туман в глазах и горле престарелых Гринвичских пенсионеров, хрипящих у каминов своих палат; туман в ножке и головке послеобеденной трубки сердитого шкипера, засевшего в своей тесной каюте; туман, безжалостно щиплющий пальцы рук и ног дрожащего маленького юнги на палубе. Оказавшиеся на мосту люди, заглядывающие через парапет в преисподнюю из тумана, с туманом вокруг них, как если бы, находясь на воздушном шаре, висели среди густых облаков.

           Газ, смутно пробивающийся сквозь туман в самых разных местах вдоль улицы, в точности как солнце, бывает, видится, мерцая, с влажного, как губка, поля хозяину и его юному работнику. Большинство лавок осветили на два часа раньше времени - о чём газ, кажется, знает, такой у него измождённый и безвольный вид.

Послеполуденная сырость сырее, плотный туман плотнее, а грязные улицы грязнее близ этого свинцовоголового старого заграждения, достойно украшающего преддверие свонцовоголовой старой корпорации,- у Тэмпл-Бара. И у самого Тэмпл-Бара, в Линкольн-Инн Холле, в самом сердце тумана, восседает Лорд Верховный Канцлер в своём Верховном Канцлерском Суде.

            Никогда туману не бывать таким плотным, никогда грязи и слякоти не бывать такой непролазной, чтобы соответствовать тому, как ощупью и спотыкаясь ведёт себя Верховный Канцлерский Суд, самый смертоносный из древних грешников, в этот день перед взором неба и земли.                      

           В такой-то день, как в никакой другой, Лорд Верховный Канцлер и должен здесь заседать - как он и заседает - с туманным нимбом над головой, мягко ограждённый малиновым облачением и портьерами, выслушивая огромного адвоката с большими бакенбардами, тонким голосом и нескончаемым кратким отчётом, и обратив своё раздумье, по видимости, к потолочному окну, где ничего, кроме тумана, не видно. В такой-то день, как в никакой другой, десятка два членов Коллегии адвокатов Канцлерского Верховного Суда и должны здесь заседать - как они и заседают - туманно вовлечённые в один из десяти тысяч этапов нескончаемой тяжбы, ставя подножки друг другу на скользких прецедентах, ощупью пробираясь на карачках среди формальностей, наталкиваясь своими головами, защищённый овечьим и конским волосом, на стены слов и, как актёры, создавая видимость справедливости. В такой-то день разные поверенные в тяжбе, из которых двое-трое наследовали её от своих отцов, наживших на ней состояние, и должны здесь заседать - а как по-другому? - выстроившись в линию, в длинном устланном ковром колодце (только на дне которого напрасно искать истину) между красным регистраторским столом и шёлковыми мантиями, с исковыми заявлениями, объяснениями ответчика, ответными объяснениями, возражениями ответчика, предписаниями, показаниями, обоснованиями, запросами референтам, отчётами референтов - горы сооружённой перед ними дорогостоящей чепухи. Вероятнее всего в суде темно при тлеющих кое-где свечах; вероятнее всего туман тяжело висит в нём, как будто он никогда не уйдёт; вероятнее всего окрашенные стёкла потеряли свою окраску и не пропускают свет дня в это место; вероятнее всего зеваки с улицы, которые глазеют сквозь стеклянные проёмы в двери, удерживаются от входа его совиным видом и монотонной речью, отражающейся слабым эхом от потолка, со стороны обитого помоста, с которого Лорд Верховный Канцлер рассматривает фонарь верхнего света, где света нет, а где его париковая свита всунута в скамью из тумана! Это Канцлерский Суд, у которого в каждом графстве свои гниющие дома и пришедшие в упадок земли; у которого в каждом сумасшедшем доме свой измотанный умалишённый и на каждом погосте свой покойник; у которого при любом человеческом знакомстве свой разорённый проситель в стоптанной обуви и истрёпанной одежде, что одалживает и клянчит снова и снова; который в изобилии даёт денежной силе средства для умаления права, который так истощает состояния, терпение, мужество, надежду; так разрушает мозг и разбивает сердце, что нет среди судейских честного человека, который не предостерёг бы - и который часто предостерегает: "Лучше стерпеть любую несправедливость над собой, чем придти сюда!"

             Кто же находится в Суде Лорда Канцлера в это мрачное утро помимо Лорда Канцлера, адвоката при процессе, двух-трёх адвокатов, которых никогда не упомнить ни при каких процессах, и вышеупомянутого колодца поверенных? Это регистратор, пониже судьи, в парике и мантии; это две-три то ли "булавы", то ли "сумы", то ли "кубышки", то ли кто-то ещё, кто может быть по процедуре судопроизводства. Все в зевоте, потому что ни крупицы развлечения никогда не отпадёт от Джарндисов и Джарндисов (рассматриваемой тяжбы), которая выжата насухо годы и годы тому назад. Стенографисты, репортёры суда и репортёры газет неизменно удирают с прочими завсегдатаями, когда наступают Джарндисы и Джарндисы. Их места пусты. Забравшись на скамью у стены, чтобы лучше вглядеться в задрапированное святилище, маленькая сумасшедшая старушка с вдавленным капором, которая всегда в суде, от начала до конца заседания, всегда ожидает, что будет вынесено некое непостижимое решение в её пользу. Некоторые говорят, что она действительно является, или была, участницей тяжбы, но никто не знает, какой именно, потому что никому нет дела. Она носит в редикюле какой-то мусор, который называет своими документами, состоящий в основном из бумажных спичек и сухой лаванды. Заключённый с землистым лицом появляется под конвоем, чтобы уже в который раз сделать личное заявление о “снятии с него обвинения в неуважении", которое, похоже, у него, единственного уцелевшего душеприказчика, запутавшегося в счетах, насчёт которых, не представить, чтобы он когда-то имел какое-то представление, - едва ли когда примут. Тем временем, его жизненным надеждам приходит конец. Другой разорившийся истец, который время от времени является из Шропшира, весь исходит в потугах, чтобы обратиться к Канцлеру в конце заседаний, и никоим образом не может постичь, что Канцлер законно игнорирует его существование, когда выпотрошил его за четверть века, - он протискивается на удобное место и удерживает взгляд на судье, готовый голосом зычной печали воззвать "Милорд!" в момент, когда тот станет подниматься. Несколько судейских клерков и прочие, кто знает истца внешне, задерживаются на случай, что он доставит какое-то развлечение и слегка оживит мрачную погоду.

            Джарндисы и Джарндисы жужжат. Это чучело тяжбы с течением времени, стало таким запутанным, что ни один живой человек не знает, что оно означает. Сами тяжущиеся понимают в этом меньше всего, но замечено, что двое канцлерских юриста не могут и пяти минут поговорить об этом, чтобы ни придти к полнейшему расхождению по всем пунктам. Бесчисленные дети родились, попав в тяжбу; бесчисленные молодые заключили брак в тяжбе; бесчисленные старики умерли, выпав из неё. Многие люди ошалело обнаружили, что сделались участниками Джарндисов и Джарндисов, не ведая как и почему; целые семьи наследовали с тяжбой ненависти как легенды. Маленький истец или ответчик, которому обещали новенькую лошадку-качалку, когда решатся Джарндисы и Джарндисы, вырастал, обзаводились настоящей лошадью, и отправлялся рысью в иной мир. Прекрасные воспитанницы тяжбы отцветали, превращаясь в матушек и бабушек; канцлеры длинной вереницей приходили и уходили; легионы свидетельств в тяжбе превратился разве что в свидетельства о смерти; на земле, кажется, не осталось и трёх Джарндисов с тех пор как старый Том Джарндис в отчаянии выпустил себе мозги в кафейне на Чансери-Лейн; но Джарндисы и Джарндисы до сих пор влачатся на суде во всю свою высушенную мощь, в неизменной безнадёжности.

            Джарндисы и Джарндисы обращаются в шутку. Хоть какое-то добро, которое получилось из этой тяжбы. Для многих она стала смертью, а у юристов - шуткой. Каждый референт Канцлерского суда наводил справку по её материалам. Каждый Канцлер выступал "в ней", от того или иного имени, будучи адвокатом в коллегии. Хорошенькие вещи говорились о ней сизоносыми, в тупоносых ботинках, судейскими олдерменами после обеда в зале на их избранных портвейных комитетах. У стажирующих клерков вошло в привычку острить на ней свой юридический ум. Последний Лорд Канцлер тонко прошёлся, когда, поправляя м-ра Блоуэрса, видную шёлковую мантию, на его реплику, что нечто может случиться, когда небеса разразятся картофельным дождём, заметил, "или когда мы покончим с Джарндисами и Джарндисами, м-р Блоуэрс" -- острота, которая особенно развлекла, просто защекотала, "булавы", "сумы" и "кубышки".

            Скольких людей, не причастных к тяжбе Джарндисы и Джарндисы, вытыщила её тлетворная рука, чтобы развратить и испортить, - зто обширнейший вопрос. Начиная от чиновника Канцлерского Суда, чьи подколотые рядами кипы пыльных ордеров в Джарндисах и Джарндисах беспощадно корчатся на все лады, и кончая клерка-писца в Конторе Шести Клерков, который копирует свои десятки тысяч Канцлерских страниц большого формата под этим вечным заглавием, нет человека в природе, который бы стал от неё лучше. При обмане, увёртках, проволочках, подделках, нервотрёпке, под фальшивыми отговорками всех соров - оказывается влияние, которые к добру привести не может. Даже адвокатские мальчишки, которые держат несчастных истцов как загнанного зверя, утверждая просто так, что именно сейчас м-р Чизл, Мизл, или кто иной особенно занят, и до самого обеда у него встречи, вероятно, этот сверхн равственный крутёж и увёртки словили от Джарндисов и Джарндисов. Сборщику пошлин в тяжбе она принесла круглую сумму, но при этом недоверие собственной матери и презрение собственной родни. Чизл, Мизл, или кто иной втянулись в привычку неопределённо заверять себя, что они рассмотрят такое-то выдающееся дельце и посмотрят, что можно сделать для Дризла -- с которым нехорошо обошлись -- когда Джарндисы и Джарндисы покинут их контору. Воровство и плутовство во всех их бесчисленных вариантах высеяны окрест злополучной тяжбой; и даже те, кто созерцает её историю за пределами её порочного круга, незаметно склонились к пагубный привычке наблюдать одно - как дурное следует своим собственным дурным путём, и пагубной вере, что если мир идёт неверно, то - как он устроен - правильно ему идти и не суждено.

   Так, в эпицикле грязи и в сердцевине тумана, заседает Лорд Верховный Канцлер в своём Верховном Канцлерском Суде.

   "М-р Тэнгл," говорит Лорд Верховный Канцлер, несколько размякший под конец от красноречия сего учёного джентельмена.          

   "М'лод," говорит м-р Тэнгл. М-р Тэнгл о Джарндисах и Джарндисах знает больше, чем кто-либо. Он этим славится -- поговаривают, что он ничего иного не читал со школьной скамьи."      

   "Вы завершаете свою аргументацию?"        

   "М'лод, не -- столько ещё вопросов -- понимаю, мой долг п'виноваться -- ваш'милости," елозит ответ м-ра Тэнгла.          

   "Ещё надо выслушать несколько членов коллегии, я полагаю?" говорит Канцлер с лёгкой усмешкой.      

   Восемнадцать учёных собратьев м-ра Тэнгла, вооружённые все до одного краткими изложениями на восемнадцати сотнях страниц, выскакивают как восемнадцать молоточков в рояле, делают восемнадцать поклонов и опускаются на свои восемнадцать мест, где их теперь не различить.         "Мы продолжим слушанья в среду через две недели," - говорит Канцлер. Обсуждаемый вопрос - всего лишь вопрос о пошлинах, единая почка на дереве из леса прародительской тяжбы, и реально придёт к урегулированию в один прекрасный день.    

Канцлер встаёт; коллегия встаёт; заключённого поспешно выводят вперёд; человек из Шропшира восклицает, "Милорд!" "Булавы", "сумы" и "кубышки" возмущённо призывают к молчанию и хмурят брови в сторону человека из Шропшира.

   "Касательно же," продолжает Канцлер ещё по Джарндисам и Джарндисам, "молодой девушки--"

"Прош'ваш'милость -- молодого человека," поспешно говорит м-р Тэнгл.

            "Касательно же," продолжает Канцлер, отчётливо произнося слова, "молодой девушки и молодого человека, обоих молодых людей,"

            (М-р Тэнгл раздавлен)

            "Которых сегодня я определил на приём, и которые сейчас у меня в кабинете. Я с ними встречусь и разберусь в целесообразности выдать предписание на их проживание с дядей".

            М-р Тэнгл снова на ногах.

            "Прошвашмилость - он умер".

            "С их," - Лорд-канцлер всматривается через двойные стёкла очков в бумаги на столе, - "дедушкой".

            "Прошвашмилость - жертва неосмотрительности - выпустил мозги".

            Неожиданно из дальних скоплений тумана возникает адвокат очень низкого роста и, напыжившись до предела, произносит ужасающим басом: "Позвольте мне, Ваша милость! Я представляю своих клиентов. Он их кузен в какой-то степени. В данный момент я не готов представить Суду данные, в какой точно степени он их кузен; но он их кузен".

            Оставив это сообщение (произнесенное, как замогильное послание) гудеть среди потолочных стропил, коротышка-адвокат опадает, туман знает, куда. Все его ищут. Никто его не видит.

            "Я побеседую с обоими молодыми людьми," - снова произносит Лорд-канцлер, "и разберусь на предмет их проживания с их кузеном. Я сообщу о своём решении завтра с утра, когда начнётся заседание".

            Лорд-канцлер уже готов откланяться адвокатуре, когда представляют заключённого. Вероятно, ничего и нельзя извлечь из этого конгломерата в деле заключённого, разве что остаётся отправить его назад в тюрьму, что тотчас и осуществляется. Человек из Шропшира отваживается ещё на одно вызывающее "Милорд!", но Лорд-канцлер, будучи осведомлён о нём, проворно исчезает. Все прочие также быстро исчезают. Батарея голубых мешков загружается тяжёлыми зарядами из бумаг и оттаскивается клерками; маленькая безумная старушка гордо удаляется со своими документами; опустевний суд запирают. Когда бы здесь удалось запереть всю несправедливость, им совершённую, и вызванные им несчастья, и всё бы сгорело в огромном погребальном костре, - насколько бы стало лучше и для других, не только тех, кто причастен к Джарндисам и Джарндисам!

Сергей Семёнов, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 119567 от 22.04.2016

0 | 0 | 1314 | 25.11.2024. 00:31:23

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []