Ч. Диккенс. Гл. II. В высшем свете (“Холодный дом”)

Charles DICKENS                                                              Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                                Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                     Д О М

Chapter II. IN FASHION                                     Глава II. В высшем свете

 

             В такой слякостный день нам захочется разве что мельком взглянуть на высший свет. Он не так уж не схож с Канцлерским Судом, так что мы можем одним прыжком проследовать от одной сцены к другой. Оба миры - высший свет и Канцлерский Суд - предметы обычая и прецедента: заспавшиеся Рип Ван Винкли, которые заигрались в странные игры сквозь разгул грозовой погоды; спящие красавицы, которых как-нибудь разбудит Рыцарь, когда все застывшие вертелы на кухне начнут вращаться.

            Высший свет невелик. По сравнению даже с этим нашим миром, который также имеет свои пределы (как сочтёт Ваше Высочество, когда совершив тур вокруг него, окажется на краю, за которым пустота), тот лишь маленькая частица. В нём много хорошего, здесь много хороших и верных людей, он имеет своё предписанное место. Но худое в нём то, что этот мир, словно драгоценности в мягкой полости футляра, закутан в тонкое сукно и не в состоянии слышать напора больших миров, не в состоянии рассматривать их как вращающиеся вокруг солнца. Это омертвелый мир, и его развитие - это нечто нездоровое из-за недостатка воздуха.

            Миледи Дедлок вернулась в свой пригородный особняк на несколько дней перед своим отъездом в Париж, где её милость намерена остановиться на несколько недель; после которых её дальнейший машрут не определён. Так говорит светская хроника в утешение парижанам, а она знает всё в свете. Узнавать что-то по-другому было бы не по-светски. Миледи Дедлок прибыла туда, что она называет в приватном разговоре "своим местечком в  Линкольншире".

            Линкольншир заливает. Арку моста в парке подмыло и унесло. Примыкающая низина, до полумили в ширину, - неподвижная река с меланхоличными деревьями в виде островков на ней, и с поверхностью, всюду проколотой, целый день подряд, падающим дождём. "Местечко" миледи Дедлок чрезвычайно печально. Погода в течение многих дней и ночей была такой дождливой, что деревья, кажется, промокли насквозь, и топор лесника, который глухо подсекает и рубит их, не может произвести ни треска, ни грохота при их падении.            

            Олень, полностью промокший, оставляет маленькие болотца, где он ступал. Выстрел из ружья во влажном воздухе звучит неотчётливо, и дымок от него, запоздалым крохотным облачком, движется навстречу зелёному холму, с рощицей наверху, который составляет фон падающему дождю. Вид из собственного окна миледи Дедлок - то будто написанный свинцовой краской, то - индийской тушью. Вазы на каменной террасе перед домом заполняются дождём в течение всего дня; и тяжелые капли падают, кап, кап, кап, на широкую вымощенную террасу, названную, с давних времён, Тропинкой Призрака, в течение всей ночи. Маленькая церковь в парке, заполняемая в выходные, заплесневела; дубовая кафедра покрылась холодной испариной; и запах и привкус во рту здесь - будто от древних Дедлоков в их склепе. Миледи Дедлок (которая детей не имеет) выглядывает в ранних сумерках из своего будуара в направлении домика привратника и видит отблеск огня на зарешётчатых окнах и дымок, поднимающийся из трубы, и ребенка, которого догоняет женщина, выбегающего в дождь навстречу закутанному в мокрый плащ мужчине, чья освещённая фигура появляется в воротах, и совсем лишается настроения. Миледи Дедлок говорит, что всё ей "до смерти надоело".

            Вот почему миледи Дедлок уезжает из своего поместья в Линкольншире,оставляя его дождю, и воронам, и кроликам, и оленю, и куропаткам, и фазанам. Портреты Дедлоков прошлого и истекшего, казалось, растворилась во влажных стенах, когда домоправительница прошла по старым комнатам, закрывая ставни. А когда в следующий раз они снова выступят вперед, светская хроника - которая, подобно дьяволу, всеведуща о прошлом и настоящем, но только не о будущем - пока ничего определённого сказать не может.

            Сэр Лестер всего лишь баронет, но нет баронета величественнее. Его род так же древен, как эти холмы, но бесконечно более респектабелен. Он имеет то ключевое мнение, что если бы мир мог обойтись без холмов, то он бы пришёл в упадок без Дедлоков. Он допускает, что природа в целом неплохая идея (слегка низменная, впрочем, если не заключена в парковое ограждение), но идея для её воплощения зависит он наших крупных землевладельческих родов. Он джентльмен строгих правил, презирающий всё мелочное и низменное, и готовый скорее умереть в любой момент любой смертью, которую вы изволите измыслить, чем даст повод для малейшего упрёка в своей честности. Это благородный, упрямый, правдивый, великодушный, чрезвычайно склонный к предрассудкам, совершенно невменяемый человек.

            Сэр Лестер на добрых двадцать лет старше миледи. Он уже перешагнул за 65 или 66, или даже 67. Его крутит подагра, время от времени, и походка у него слегка деревянная. У него достойная внешность при светло-серых волосах и бакенбардах, тонким жабо, белоснежном жилете, его синий сюртук со сверкающими пуговицами всегда застёгнут. Он церемонен, полон достоинства и во всех случаях подчёркнуто вежлив с Миледи, и полагает её личным прелестям высочайшую оценку. Его галантность по отношению к Миледи, которая никогда не менялась со времени его ухаживания - единственный штришок романтической прихоти в нём.

            Действительно, он женился на ней по любви. До сих пор ходит молва, что она даже не родовита; что же, сэр Лестер настолько родовит, что, возможно, ему достаточно своей родовитости, и он может обойтись без какой-нибудь иной. Но у неё были красота, гордость, амбиции, дерзкая решимость и ум -достаточные, чтобы наделить целый легион прекрасных леди. Богатство и положение, добавленные к этим качествам, скоро вынесли её наверх; и ныне, в течение ряда лет, миледи Дедлок находится в центре светской хроники и на вершине светской лестницы.

            Как плакал Александр, когда у него не осталось больше миров для завоевания, каждый знает - или имеет некоторую причину знать этот предмет, довольно часто упоминаемый к сему времени. Миледи Дедлок, завоевавшая свой мир, не то, что изошла слезами, скорее оледенела.

            Утомлённое самообладание, изношенное спокойствие, хладнокровие усталости, не нарушаемые интересом или удовольствием, - таковы были её победные трофеи. Она безукоризненно благовоспитанна. Если бы завтра ей предстояло отправиться на Небеса, то, вероятно, она ожидала бы вознесения без малейшего выражения восторга.

            Она красива, и хотя её красота пережила рассветный период, но не достигла осенней поры. У неё прекрасное лицо того характера, который можно скорее назвать очень миловидным, чем красивым, но ставшего классическим благодаря усвоенному выражению от её положения в свете. Её фигура элегантна, и поэтому она кажется высокой. Это не совсем так, но, как не раз клятвенно утверждал Достопочтенный Боб Стэблс, "она умеет показать все свои стати". Тот же авторитетный судья оценивает, что "экстерьер её безупречен" и замечает, особенно хваля её волосы, что она самая "выхоленная кобылица во всей конюшне”.

Со всеми своими совершенствами миледи Дедлок приехала со своего Линкольнширского поместья (рьяно преследуемая светской хроникой), чтобы провести несколько дней в своём Лондонском особняке прежде, чем отбыть в Париж, где её милость намерена остановиться на несколько недель, после чего её дальнейший маршрут не определён.

            И в её Лондонском особняке, в этот тусклый, пасмурный день, появляется старомодный пожилой джентльмен, адвокат-поверенный, а также стряпчий Высшего Канцлерского Суда, который имеет честь исполнять обязанности юрисконсульта Дедлоков, и у которого в офисе столько чугунных сейфов с этим именем поверх, как если бы настоящий баронет стал монетой в трюке фокусника, которой тот постоянно жонглирует в ходе сеанса. Через холл, вверх по ступенькам, вдоль по проходам, по комнатам, которые ослепительно сверкают в сезон и гнетуще траурны в межсезонье - волшебная страна для визитов, но пустыня для жизни - пожилой джентльмен препровождается напудренным меркурием к Миледи.

            Пожилой джентльмен выглядит пообносившимся, но имеет репутацию человека, хорошо наживающегося на брачных контрактах аристократии и завещаниях аристократов, и очень богатого. Он окружён мистическим ореолом фамильных тайн, по части которых его знают как молчаливого хранителя. В мавзолеях, зарытых на столетия на укромных полянах парков, среди поросли деревьев и папоротника, возможно хранится меньше фамильных секретов, чем их подчас бродит среди людей, запертые в груди м-ра Талкингхорна. Он - то, что называют "старой школы" - фраза, обычно означающая любую школу, которая, может быть, когда-то и была молодой - он носит бриджи по колено, стянутые лентами, и гетры или чулки. Одна особенность его чёрной одежды и чёрных чулок, будь они шёлковыми или камвольными, та, что они никогда не блестят. Его одежда такая же, как он сам - немая, скрытная, не реагирующая на свет. Он, помимо деловых консультаций, никаких разговоров не ведёт. Временами его наблюдают безмолвного, но, определённо, как своего, за обеденным столом где-нибудь в углу в особняках крупных поместий и около дверей гостиных, относительно которых светская хроника весьма красноречива: где каждый его знает, и где половина представителей Книги Пэров остановится, чтобы сказать - "Как поживаете, м-р Талкингхорн?". Он принимает эти приветствия серьёзно и захоранивает их среди прочей своей осведомлённости.

            Сэр Лестер Дедлок при Миледи и он рад видеть м-ра Талкингхорна. Вокруг того - атмосфера предписанного, которая всегда льстит сэру Лестеру; он принимает её как некую дань себе. Ему нравится его костюм, подобный костюм также своего рода дань. В высшей степени респектабелен и при этом, в общем-то, подходит и для слуги. Он выражает, как оно и соответствует, распорядителя юридических тайн, дворецкого при юридическом подвале Дедлоков.

            Имеется ли у самого мистера Талкингхорна какое-то представление об этом? Возможно и так, или нет; но стоит отметить замечательную особенность, свойственную всему, связанному с миледи Дедлок как дочери своего класса - как предводительницы или представительницы своего мирка. Она видит себя непостижимым Существом, совершенно вне поля достижимости и кругозора обычных смертных, - глядя на себя в то зеркало, где она действительно так и выглядит. Однако, любая тусклая планета, вращающаяся вокруг неё - от её горничной до директора Итальянской оперы - знает её слабости, предубеждения, глупости, высокомерие и капризы и наживаются также на точности расчётов и тщательности измерений её душевных качеств, как её портной снимает с неё мерку. Учредить ли моду на платье, или обычай, или певца, танцора, или на форму драгоценности, на карлика или на великана, на часовню - на что ещё? Почтительные люди бесчисленных профессий, которых миледи Дедлок предполагает не иначе как распростёртыми ниц перед ней, могут научить вас командовать ею как ребёнком; они ничем не заняты кроме, как нянчиться с нею всю свою жизнь; скромно притворяясь будто движимы полнейшим подобострастием, они ведут за собой её и всю её свиту; зацепив одного, они выуживают всех, куда захотят, как Ламюэль Гулливер увёл доблестный флот могущественной Лилипутии. "Если вы собираетесь обращаться к нашим, сэр," - говорят Блэйз и Спаркл, ювелиры - подразумевая под "нашими" леди Дедлок и остальных - "Вы должны помнить, что вы не имеете дело с обычной публикой; вы должны поразить наших в самое слабое место, а их самое слабое место – это то самое". "Чтобы вышло сбыть этот товар, джентльмены," - говорят Шин и Глонсе, торговцы тканями, своим друзьям, мануфактурщикам: "Вам нужно придти к нам, потому что мы знаем, где заполучить модную публику, и мы можем сделать его модным." "Если вы хотите положить зту гравюру на стол моей высокой клиентуры, сэр," говорит м-р Слэддери, книготорговец, "или ввести этого карлика или великана в дома моей высокой клиентуры, сэр, или обеспечить этому спектаклю поддержку моей высокой клиентуры, сэр, вы должны предоставить это, если угодно, мне; потому что я привык изучать первых лиц моей высокой клиентуры, сэр, и могу сказать без хвастовства, что могу обвести их вокруг пальца." Говоря это, м-р Следдери, человек честный, отнюдь не преувеличивает.

            Поэтому, хотя м-р Талкингхорн может не знать, что сейчас в мыслях Дедлоков, скорей всего, он это знает.

            "Дело Миледи снова рассматривалось в Канцлерском Суде, не так ли, м-р Талкингхорн?" говорит сэр Лейстер, подавая ему руку.

            "Да, сегодня оно опять рассматривалось," - отвечает м-р Талкингхорн, делая один из своих тихих поклонов в сторону Миледи, которая сидит на софе у огня, затеняя лица ручным экраном.

            "Нет смысла спрашивать," - говорит Миледи с тоской, которая всё ещё не отпускает её после Линкольнширского поместья, "произошло ли что-нибудь?"

            "Ничего такого, что бы вы назвали чем-нибудь, сегодня не произошло," отвечает м-р Талкингхорн.

            "И никогда не произойдет," - говорит Миледи.

            Сэр Лестер не возражает против бесконечных тяжб. Это медленный, затратный, Британский, конституциональный порядок вещей. Безусловно, у него нет насущного интереса к этой тяжбе, участие в которой было единственным приданым, которое принесла ему Миледи; но у него есть смутное представление, что для его имени - имени Дедлока - участие в тяжбе, но не главным действующим лицом, самое смешное в этом деле. Но он уважает Канцлерский Суд, даже если он сопряжён со случайными издержками правосудия и некоторым незначительным количеством неурядиц, как нечто, в соединении со множеством других нечто задуманное совершенством человеческого разума для извечного устройства (говоря по-простому) всего на свете. И он в целом находится на твёрдой точке зрения, что давать санкцию на сочувствие каким бы то ни было жалобам на этот Суд всё равно, что поощрять где-нибудь восстать неких личностей из низших классов - вроде Уота Тайлера.

            "Поскольку к делу приобщено несколько свежих показаний," - говорит м-р Талкингхорн, " - и поскольку они коротки, и поскольку я, следуя своему безусловному принципу, смиренно прошу своих клиентов запастись терпением при каждом новом разбирательстве в деле," - осторожный человек, м-р Талкингхорн берёт на себя ответственности не больше, чем необходимо, - "и наконец, поскольку, как я понимаю, вы собираетесь в Париж, я взял материалы с собой."

            (Сэр Лейстер собственно тоже собирается в Париж, но интерес светской хроники сосредоточен на его жене).

            М-р Талкингхорн достаёт свои бумаги, просит разрешения разместить их на позолоченном талисмане столика у локтя Миледи, надевает очки и начинает читать при свете затенённой лампы.

            "В Канцлерском Суде. Между Джоном Джарндисом --- "

            Миледи прерывает его, прося пропустить насколько возможно все эти "ужасные формальности".

            М-р Талкингхорн смотрит поверх очков и начинает читать чуть пониже. Миледи небрежно и насмешливо игнорирует чтение. Сэр Лейстер в большом кресле смотрит на огонь и имитирует полное достоинства расположение к юридическим приготовлениям и многословию, которые он числит среди бастионов нации. Между тем, огонь со стороны Миледи греет, а ручной экран скорее изящен, чем полезен - он бесценен, но очень мал. Миледи, пересев, видит бумаги на столе - приглядывается к ним - приглядывается снова - и вдруг спрашивает:

            "Кто это копировал?"

            М-р Талкингхорн мгновенно умолкает, удивлённый волнением Миледи и необычным для неё тоном.

            "Это то, что ваши люди называют "писарский почерк"?" говорит она, глядя пристально на него, снова в своей небрежной манере, играя ручным экраном.

            "Не совсем. Возможно," - м-р Талкингхорн рассматривает бумаги - "писарский характер был приобретен после того, как сформировался первоначальный почерк. А почему Вы спрашиваете?"

            "Как-нибудь изменить эту ужасную монотонность. О, продолжайте, читайте".

            М-р Талкингхорн читает снова. Жар сильнее, Миледи заслоняет лицо. Сэр Лейстер дремлет, неожиданно он вскакивает с криком: "Э, что вы сказали?"

            "Я сказал," - говорит м-р Талкингхорн, который поспешно вскочил, -"боюсь, леди Дедлок нехорошо."

            "Мне плохо," - шепчет Миледи побелевшими губами, - "только и всего, но смертельно плохо. Не надо говорить. Позвоните и проведите меня в спальню!"

            М-р Талкингхорн уходит в другую комнату; звонят колокольчик, топают и шаркают ступни, устанавливается тишина. Наконец Меркурий просит м-ра Талкингхорна возвратиться.

            "Сейчас уже лучше," - молвит Сэр Лейстер, жестом предлагая юристу присаживаться и читать, теперь уже для него одного. "Я очень испугался. Никогда раньше не было, чтобы Миледи падала в обморок. Но погода такая изматывающая - и Миледи действительно до смерти устала у нас в Линкольнширской усадьбе".

Сергей Семёнов, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 119529 от 20.04.2016

0 | 0 | 1363 | 25.11.2024. 00:24:58

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []