И нужно в привычную жизнь уходить

***

Фарфор, мельхиор, зеркала у камина.

А память зачем-то хранит до сих пор

Дрожащие свечи, слезу стеарина,

Сбегающую на персидский ковер.

Роскошные кресла мореного дуба

Манили устроиться в них поскорей.

Но окрик смотрителя громко и грубо

Напомнил, что время покинуть музей.

Вот так разыграется воображенье.

Вот-вот ухвачу путеводную нить.

Но окрик судьбы. И исчезло виденье.

И нужно в привычную жизнь уходить.

 

Исповедь

Когда в сырой весенний вечер

Окно, распахнутое в сад,

Дарило, как букет при встрече,

Деревьев сладкий аромат,

На ветках звезды расцветали.

И в тучи куталась луна.

Но юноша стоял печален

У растворенного окна

И слушал. Уползало время

Куда-то в призрачную даль.

А за спиной, забытый всеми,

Звенел рассохшийся рояль.

А рядом на кровати старой

Лежал больной его отец.

От жизни и невзгод усталый

Он ждал, что призовет Творец.

С большим трудом приподнимаясь,

Стараясь не растратить сил,

Старик, в подушку упираясь,

Тихонько сына попросил:

«Осталось мне совсем немного

Уже на этом свете жить.

Но, милый, перед встречей с Богом

Грехи мне нужно отпустить.

На улице темно и пусто.

Но страхи пересиль свои.

Веди любого, кто отпустит

Мне прегрешения мои».

И сын на улицу помчался.

А там царила тишина.

И созерцала мир печально

Большая бледная луна.

Уже устало слушать ухо,

Вокруг мерещились враги,

Но, наконец, достигли слуха

Неторопливые шаги.

Душа так встреченному рада.

И сын ведет его к крыльцу

В колышущийся сумрак сада,

Чтоб отпустить грехи отцу.

И незнакомец у постели

Присел, оглядывая дом:

Вы исповедаться хотели…»

Старик рассказ повел с трудом:

«Хоть от рождения до тризны

Прожил я много долгих лет,

Но грешен в том, что больше жизни

Любил жену Элизабет.

А двадцать лет назад впервые

У дома посадил я сад.

И целовал ее родные,

Ее счастливые глаза.

Мне столько радости досталось

От юности и до седин.

Я помню, как она смеялась,

Разбив фарфоровый кувшин...»

Он на подушки опустился

Во власти памятных стихий.

Но незнакомец торопился:

«Я отпускаю Вам грехи.

Последнее желанье Ваше

Теперь я выслушать хочу.

Но здесь темно и жутко даже.

И надо бы зажечь свечу…»

«Я бы хотел, - старик ответил, -

Увидеть наш цветущий сад,

Увидеть лучшие на свете

Ее веселые глаза.

Я бы хотел такую малость

Для умирающей души:

Услышать, как она смеялась,

Разбив фарфоровый кувшин».

В свечи колеблющемся свете

Дом облик обретал иной.

И незнакомец вдруг заметил,

Почувствовал: старик – слепой.

Он встал и подошел к роялю.

И звуки брызнули в окно

И закружились, оживляя

Все пережитое давно.

Они неслись и удалялись,

И возвращались в тот же миг.

Они рыдали и смеялись.

«Я вижу! – закричал старик. –

Я вижу время нашей встречи!

Я вижу наш цветущий сад!

Ее улыбку, руки, плечи,

Ее чудесные глаза!

В них даже солнце растворялось,

С небесных падая вершин!

Я слышу, как она смеялась,

Разбив фарфоровый кувшин!

Спасибо Вам. Я все увидел!»

А сын, прощаясь у дверей,

Просил: «Как Вас зовут, скажите?»

«Да просто. Моцарт Амадей».

Он вышел. Улица пустынна.

Луна с небес лила печаль.

Но долго-долго в сердце сына

Звучал рассохшийся рояль.

 

Дед пал

 

Дед пал. И мы не знаем, где могила.

Лишь похоронка с запахом свинца.

Я той войне проклятой не простила,

Что мама подрастала без отца.

Она давно когда-то рассказала,

Как в год победной, памятной весны

Они с подружкой бегали к вокзалу

Встречать солдат, вернувшихся с войны.

В мечтах она не раз отца встречала.

И, предвкушая счастья светлый миг,

Несла с собой от школы до вокзала

Пятерками усыпанный дневник.

Подружка же ее ленилась часто

И часто получала трояки.

Однако жизнь ей подарила счастье:

Отец пришел, хотя и без руки.

И мама, спрятав слезы, наблюдала,

Как с радостно светившимся лицом

Подружка гордо каждый день шагала

На встречу с возвратившимся отцом.

Хотя о похоронке мама знала,

Но в сердце заглушив обиды звук,

Одна ходила каждый день к вокзалу

С упрямою надеждою. А вдруг?

С мечтой лицом уткнуться в гимнастерку,

Вдохнуть знакомый запах табака,

И чтоб за принесенные пятерки

Погладила отцовская рука.

Но счастья ей судьба не подарила.

И у меня особый счет к войне

За то, что мама в детстве говорила

С большим портретом на пустой стене.

И пусть твердят: в прощенье - благородство,

Но с каждым часом все яснее мне,

Что не прощу я мамино сиротство

Той ненавистной, горькой той войне.

 

***

Опять зовет меня с собой,

Над домом с шумом пролетая,

В края чужие, в мир иной

Гусей гогочущая стая.

Она уже сложила клин

И распорола день осенний

На «до» и «после» в миг один,

Как дата под стихотвореньем.

А сердце силится понять,

Оно не в праве ошибаться,

Что, научившихся летать,

Нас заставляет оставаться.

Потом придется сожалеть

О том, что стаю не догнала.

Но очень хочется допеть

Ту песню, что во мне звучала.

Людмила Некрасовская, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 923 № 116966 от 24.12.2015

4 | 5 | 1393 | 22.11.2024. 13:40:05

Произведение оценили (+): ["Сергей Кривонос", "Михаил Макаров", "Сергей Ткаченко (Amis)"]

Произведение оценили (-): []