Володя первый

воспоминание к дате из дневника 2005-ого года

Вова Рубашкин заикался, а дядя Володя Аксельрод картавил. Но сначала о Вове Рубашкине – моем однокласснике. Сильно заикавшемся. Но заикавшемся не канонически. Ведь если канонические заики обычно «тормозят», а именно - подсев на какую-нибудь согласную долго не могут с этой согласной спрыгнуть и закончить слово, то Вова Рубашкин со встречной согласной спрыгивал быстро. Потому что в отличие от канонических заик паузы между повторами букв были у него не паузами, а микропаузами. Короче - вместо гортанно-судорожного «рапида» заикался Вова морзянкой. Раза три-четыре скорострельно повторив буковку-препятствие, спокойно продвигаясь к окончанию слова. Из песни. Своего тёзки Владимира Высоцкого. Про «Чуду-Юду». Единственной из репертуара полузапрещенного барда, которую знал наизусть. Хотя дома у себя слышал и много разных других его песен. На кассетном магнитофоне «Шарп», купленном папой в гэдээровской командировке где-то на стыке шестьдесят девятого и семидесятого годов. Когда в домах моих одноклассников не то, что забугорный «кассетник», а обычный родной «катушечник» считался еще предметом роскоши. Что уж говорить о пленочке-другой с крамольно-непластиночным Высоцким. Которые по Москве ходили. Валютой. И, как показало время, в других школах у других одноклассников наличествовала эта валюта в домах не только у папы Вовы Рубашкина. Но это в других школах и классах. В нашей же школе и в нашем классе положение тогда было именно таким. Скажу больше - в то время мы и фамилии такой не слышали. Я имею в виду - «Высоцкий». Как так получилось - сказать сложно. Но это правда. Страна уже всё знала. А мы, 1-ый «Б» 31-ой средней школы города Москвы - не знали ничего. Кроме того, что после окончания каждой четверти, перед каникулами обязательно будет очередной «огонек» - такое неформально-октябрятское лимонадное бухалово после уроков. С не менее обязательной культурной программой, подготовленной собственными силами. Однажды и раз и навсегда. Под руководством учительницы Полины Фёдоровны. Маша Медман и Лена Онищенко пели песню «Мой адрес – не дом и не улица», староста Игорь Китайцев читал стихотворение про войну Степана Щипачева, Никитин и Комыч изображали миниатюру Райкина про тупого доцента, а я декламировал краткий биографический очерк о первой героической советской женщине-после Александре Коллонтай. Всё. Потом лимонад с пирожными и… Вова Рубашкин. Которому добросердечная Полина Фёдоровна перед самым первым «огоньком» ничего культурного не поручила. Из-за того, что он заикался. Пусть и не канонически. И Вова на нашу Полину обиделся. После чего, на самом первом «огоньке», по окончании вдохновенного моего рассказа о пламенной женщине-посланнике, самовольно вышел к доске. И, заложив руки за спину, объявил: «Сказка про Чудо-Юдо». А потом, скорострельно спотыкаясь почти обо все согласные, бесталанно, на одной ноте, запричитал: «В государстве, где всё тихо и складно, где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь появился дикий зверь агромадный – то ли буйвол, то ли бык, то ли тур…» И мы одурели. Единогласно. Потому что к концу первой четверти уже прошли по внеклассному чтению «Конька-Горбунка». И имели представление о том, что такое сказка в стихах. Вернее - думали, что имели. Поскольку настоящую стихосказку услышали сейчас от Вовы Рубашкина - короткую, героическую, очень жизненную и совсем не сказочную. С бадьей портвейна и классным чуваком пославшим на фиг прекрасную принцессу. Пусть, не понимая значения слов «опальный», «чахотка» и ещё многого другого спетого Вовой. Но понимая слова «лучший», «стрелок», «король» и «опозорил». И поэтому сразу же дружно влюбились в того, кто в отличие от ершовского жокея-полудурка, весело и честно-беспробудно бухая, проживал «в отчаявшемся государстве». А влюбившись, по запарке даже не спросили у Вовы фамилию сказочника. Но тут же единогласно потребовали Вовиного исполнения на бис. И Вова бисировал. По окончании каждой четверти. Пока в третьем классе не ушел от нас в школу с математическим уклоном. На долгие годы бессердечно разлучив нас с любимым стихосказочным героем…
Говорят, сегодня Вова Рубашкин живет, в том же доме, где и жил, когда учился в нашем классе. Но после того, как он ушел в спецматшколу я его ни разу не видел. Как после января семьдесят девятого больше никогда не видел мамину двоюродную сестру тётю Юлю и её мужа дядю Володю Аксельрода. Или просто - дядю Володю. Не взирая на фамилию - русоволосого и здоровяцки-неевреистого. Но в соответствие с фамилией - не выговаривавшего букву «эр» и талантливого учёного-биохимика. Сегодня в Нью-Йорке у него свой научный институт, членство в полусотне международных академиях и всё что полагается иметь учёному с мировым именем, проживающему на территории США. Оказался же дядя Володя в Штатах благодаря цековскому кадровику, вычеркнувшего его фамилию из списков лауреатов Госпремии. К которой были представлены ведущие ученые дядиволодиной лаборатории. За открытие сделанное дядей Володей. С нелауреатской фамилией Аксельрод. До этого же факта он, в общем, как-то сосуществовал с первым в мире государством социализма. Пусть не всегда мирно. Делая свои биохимичские открытия и иногда помордовывая соседа по коммуналке слесаря-антисемита Борщевского. Или втолковывая мне на пару со своим сыном, моим троюродным братом Вадиком, что произнесшего слово «жид» можно метелить даже ногами. И надо сказать, что Вадик в отличие от меня отцовские домашние задания образцово выполнял. А один раз даже перевыполнил. Когда, в очередной раз услышав три волшебных буквы, заместо метелева достал из кармана дядиволодин охотничий нож. После чего у черкизовских главшпанов и их шестёрок национальный вопрос к «ебанутому жидку» отпал очень надолго…
Зима семьдесят четвертого. Будний день. Около одиннадцати вечера. Я уже давно уложен спать поскольку завтра в школу. А на кухне мои родители принимают дядю Володю, заскочившего к нам в тот вечер почему-то без тети Юли и Вадика. Водочка- селедочка, и почему-то смех громче обычного. Даже не смех, а взрывы хохота мамы и папы. Накрывающие отдаленно-неразборчивые картавинки дяди Володи. И чтобы они стали разборчивыми, я тихо встал, вышел из своей комнаты и замер в коридоре у поворота на кухню.
- Ну, Володя, забыл и забыл! Давай своими словами! - звенит мамин голос.
- Подожди, Вер! Ну подожди! Я вспомню! Вот - «…коль что у вас не сладится, ну там не тот эффект мы разом к вам заявимся с лопатами и вилами…»
И снова хохот. И снова я ничего не понимаю. А мама:
- Всё! Всё! Еще раз, Володя!
И папа:
- Давай, сделай на бис, Вов!
И дядя Володя делает на бис. Новую песню. Высоцкого. Которую тот вчера исполнил на концерте в дядиволодином биохимическом институте. «Товарищи ученые». Делает уже почти наизусть. И снова после каждой строчки родительский смех накрывает акапельно-фальшивые картавинки дяди Володи. И я тоже хочу смеяться. Но давлюсь и молчу. И слушаю. И уже почти всё понимаю. И про ученых посланных на картошку. И про благодарных им сходненских селян. И про то, что мама с папой и Высоцкий с дядей Володей Аксельродом всегда будут молодыми. И про то, что никто никогда т а к о г о больше не сочинит. Какого? А т а к о г о. Чтобы дурели и хохотали даже в переводе. С хрипло-гитарного на заико-картавистый…
Вот где-то примерно так. Один Володя пел, другой заикался, третий картавил. А мы слушали. И выживали. Пусть по уродски. Но выживали. И во многом благодаря Володе Первому. Который к счастью не заикался и не картавил...


Москва, 25. 07. 2005

Илья Рубинштейн, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1316 № 113176 от 25.07.2015

0 | 0 | 1382 | 17.11.2024. 16:45:42

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []