Гора(Часть IX. Он на Горе)

Он на горе. И эта гора везде. И эта гора – везде, потому что он сам для себя стал этой горою.
И тогда боль стекает с кистей и щиколоток на песок. И кто в гору идёт, тот, как ствол корою
с берестой, нарастает светом, в котором аорта – крови удар принимает, как больший прилив
берег седого Понта, чтоб мозг - хризантемой белой расцвел, и на дне зрачка золотел налив
папировки, и зеленью бергамота полнилась темнота, и вязью горячих листьев; и синих слив
плоды лопались в междометия, и слоги - в фасоль. И облака текли в рот перистою чередою.

Так гора принимает его.

Так гора принимает его. И так он принимает гору. И в речь, в ёё молоко, он перетирает соль
воспоминаний и сажу страха, вдыхая в себя слова, как пловец - стайер, что с брасса на кроль,
и с кроля – на баттерфляй переходя, ускоряется, и, рывком над горькой и штормовой водой
взлетает. И потому, от тяжести ноши, ему на склоне – легко, и пот, капающий с век,- слюдой
от жара спекается. И, сквозь неё, ему уже видны: дрофа в полдневной степи, ночной козодой
с отраженным в глазу отсветом Сириуса, и кипарис, как знак, переводящий диез - в бемоль.

Так гора помогает ему идти.

Так гора помогает ему идти. И он идёт. И дрофа - квохчет, и козодой – токует, и кипарис
нагоняет ветер, что стирает морщины с лица у сидящих на скамейках в парках, и на бис
оркестр на веранде повторяет «Прощанье славянки», дикий козёл с серебристою бородой
от ягнёнка в стаде – отходит. И луга, пашни, что под Солнцем - раскалённой сковородой
обжигали ступни – принимают летящие зёрна в себя, и зерно в земле умирает, и молодой
побег ржи наливает колос, чтобы ковался серп, и, у края поля, дом – детей охранял от лис.

И потому гора толкает его вперёд.

И гора толкает его вперёд. И он идёт вперёд. И так впускает в свои глаза, как через ставни
настежь распахнутые - лоб матери, что наклоняется к уху, и погасший плафон, и давний
мотив с чёрной пластинки - под шершавой иглой фокстрот, и губы, вздёрнутые как уздой
от запаха соснового гроба, телефонный звонок с долгими гудками, и отзывающийся бедой
на другом конце провода, зеркало, которое не потеет и тёплое от любви к отражению седой
пряди, кончика носа – и в декабрьском сне, где Нила длинна совпадает с размером Савны.*

Так гора помогает ему не падать.

Так гора помогает ему не падать. И он не падает, потому что хранит все реки во всю длину
их, и все мысли о них - во всю высоту их, и потому от своих обид - грязно - жёлтую белену
по краям пустырей, он в памяти навсегда меняет на порыв аквилона над дальнею слободой.
И на сбитых костяшках рук - отблеск костров, что трещат во дворах с посаженною резедой.
Там дети - классики чертят мелом и крутят скакалку и корешки: «Айвенго» и «Зверобой»
ищут на книжных полках в домах, чтоб через каждый подвиг знать сюжета тёмную пелену.

Так гора помогает ему видеть её вершину.


Так гора помогает ему видеть её вершину. И он видит вершину. И склоны к ней, как лучи
сходятся, словно чертёж для рук, сведённых после разведения в стороны, так они - ключи
подбирают ко входу в небесные атриумы и кремли, что Зодиак вращают, и уводя за собой
Козерога и Льва - вверх, до апогея, настраивая в такт огненные валторны и ледяной гобой
вулканов, и тем мёртвое сердце, как будильник, заводят, и с тиканьем - ритмов его перебой
обращают в свет, в котором тот, кто идёт на гору. Его свет тот плавит, как в большой печи.

Так гора помогает идти к вершине.

Так гора помогает идти к вершине. И он идёт на вершину. И поэтому рёбра его – белеют
под напряжением нежности от каждого шага. В каждой точке горы он знает, что уцелеют
в этом свете: лицо и разбитые в крошку колени; зрачки, терявшие некогда цвет - голубой
наполнятся сканью, сплетающей нити свои - в яблоню, в вяз, в избу, что короткой трубой
дымит, в сени с мотыгою у стены, в клеёнку с мокрым ободом от стакана, и нижней губой
дергающего язя на ней, и вокруг, другом - другом прощённые, о приходе сюда не жалеют.

И тогда вершина горы близка.

И вершина горы близка. И он близок к вершине, когда на вечерней заре распевают тропари
хоры, и тем приближают блики её к лицу, и голоса эти – ясны ему, как и слепым поводыри
- отчётливы в темноте; и единая раньше вершина, с каждым стихом развёртывается грядой,
и с каждым припевом – дёрн на них, камни, оползнем, - вниз летят, оставаясь пустой рудой,
чтоб только воздух в каждой горе, словно волан взлетал, и суббота сливались там со средой,
и пятницей, чтоб стать воскресением, о котором весть по кругу передают – озёра и звонари.

И тогда на вершине каждой горы видна другая вершина.

И тогда на вершине горы видна другая вершина, с которой считываются все письмена
комет, зигзагом блуждающих, всех корней и листьев, всех ветров на песке и все имена
тех, кто в этих песках бредут, и с дрожащей надеждой гадают: когда протрубит отбой
для них – по этим кометам, по листьям и по корням. Лишь на ней, как дневной прибой
пирс, принимают и хранят в себе: ВСЁ, ЧТО ЕСТЬ ВСЕГДА И ВЕЗДЕ и тогда судьбой
не называют жизнь, и с коней: Белого, Рыжего и Чёрного навеки сбрасывают стремена.

И тогда он идёт и на следующую вершину.

Он идёт на следующую вершину. Он идёт сквозь Туманности по размолотой соли звёзд
чувствуя их пальцами, как тёплый живот матери, как её ладонь, как на дне тёплых гнёзд
траву, как футбольный мяч, пойманный в самоё «девятке», как циферблат часов, чей бой
напоминает о портфеле и школьных тетрадях, о малине в молоке, о переулке, где в любой
дом заходят без стука, где на верандах вишни варят в большом тазу, и где кукушки сбой
в соседнем лесу, когда пробивает «двенадцать», перекатным клёкотом исправляет клёст.

И он знает, что не упадёт никогда.


И он знает, что не упадёт никогда, потому что все дороги и пашни, все сёла и все города
держат его, как он держит их - на весу, на рябой поверхности зеркала океана или пруда,
разгоняя круги по ним, каждым выдохом своим, каждым возгласом для того, кто сумой
пустой лишь богат, кто в забой с антрацитовой пылью спускается, кто устал, кто домой
никогда не вернется. Чтоб безногий - ходил, лежащий во тьме - вставал и говорил немой,
он сливается с каждою их звездой, и тогда для всех и всегда одно: и его посев, и его страда.

Так он показывает другим – вершины их гор.

Он показывает другим – вершины их гор, и на этих вершинах они душам своим: «Лети
сюда», - повторяют, и потому повторяют просьбы о караванах в степях, чтобы те с пути
до колодцев – не сбивались; чтоб самолёты садились в аэропорту; чтоб как день седьмой
был каждый следующий день; чтоб в горле горячий чай - грел и от простуды берёг зимой.
И тогда он в каждом дереве и цветке и в каждой туче - жив, и тело своё не зовёт тюрьмой,
и холодком обдувает висок в жару, на реках ломает лёд. Он верит, что должен всегда идти.

И он идёт.


* Савна – небольшая река в Архангельской области.

20.15.

10 июня 2015

Константин Латыфич, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1376 № 112262 от 10.06.2015

0 | 1 | 1566 | 23.11.2024. 16:15:54

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []