Роман весь наш –
лишь взгляд подслеповатый
в очках приближенных к страницам глаз:
гримаски тел вельми аляповаты,
событья - перья, бытие - матрас.

Выводим мы цепочкой фортепьянной,
про длительности гаммок позабыв,
свою любовь, слагая оссианы
на свой не свой -
зазубренный - мотив.

Бульон страстей, капризы, состраданья -
всего и всех со всеми маята -
к чему, раз ждёт
за рампой мирозданья
красотку – с мухобойкой пустота?

В чужом пиру –
и драться, и брататься.
В чужом похмелье –
плоть распалена желаньем жить,
хотенье продолжаться
да одиночки голая стена.

По правде, терн –
колючее наследство.
Ты и придумал для детей венец!
Но если жизнь –
всего лишь наше детство,
то как же старость выглядит,
Отец?