Двоица

Сыну Ивану

«И неотвратим конец пути».

(Б. Пастернак).

Зловеще Марс пылает всю ночь ал,
я связь вещей исследую, несведущ,
ты сыном был еще до всех начал,
согласно постулатам о родстве душ.
Вдоль насыпи конек несется чал,
и видеть можно явственно – рассвет уж –
что хвост его мочало из мочал,
а грива, что по ветру, просто ветошь.

Не отвернуть и с рельсов не сойти,
и нет конца железному пути,
и в целом дело пахнет керосином.
Судеб круговорот необратим,
уже мы никогда не прекратим
быть вопреки всему отцом и сыном.


I

Быть вопреки всему отцом и сыном
не так уж тяжко, хуже быть могло,
пусть взгляды встречных кажутся косы нам,
представь, что я острижен наголо,
представь, что ты... Да ну к чертям их псиным!
Угасло горе, что гораздо жгло,
по швам пойдя мундиром апельсинным,
давным-давно от сердца отлегло.

Орлом ли, решкой – круг луны монеты?
Парадом на плацу стоят планеты,
и что бы он такое означал?
Чего бы ради выпячены груди,
надраенных наград блеск и орудий,
зловеще Марс пылает всю ночь ал?


II

Зловеще Марс пылает всю ночь ал,
коровою в потуге опрастанья
утробно город что-то промычал,
и замерли деревья все и зданья.
И каждый люк миазмы источал
прологом пролетарского восстанья,
а вдалеке на них уже стучал
по рельсам поезд. Дробные преданья

хранят асфальтных трещин письмена:
бредовые деянья, имена,
весь фараоний сонм, рожденья сверх ждущ.
Где лег гиений гол оскал лица,
там комикс скомкан: сын искал отца…
Я связь вещей исследую, несведущ.


III

Я связь вещей исследую, несведущ,
и грамота не впрок ни грамма та,
светильник мой ума, увы, не светоч.
К тому же ход снижает хромота.
Талант мой – он крестьянский скот к весне, тощ –
солому меланхолии мнёт, а
что прибыли и в нем? Не первоцвет уж,
и силы нет, и сущность в нем не та.

Беспомощней теленка я на скользком,
особо, коль дерябну алкоголь с кем.
Упал ничком. Поднялся. Навзничь пал.
Дойду ли до какого-то предела?
Не твоего ума все это дело,
ты сыном был еще до всех начал.


IV

Ты сыном был еще до всех начал,
так было суждено, так было надо.
Едва наметясь, день уже скучал,
и ночь была томленье и досада.
Еще петух трикратно не кричал,
но с факелами шли уже из сада,
на море Галилейском о причал
бортом стучала лодка. Лимонада

струя шипела, пенна чересчур,
и прокуратор видел сквозь прищур,
как смокв корзины полные нес две дюж
невольник через двор и у костра
припомнить силился лицо Петра,
согласно постулатам о родстве душ.


V

Согласно постулатам о родстве душ:
рождать детей – искать с собою встреч.
Пускай не в жизни следом, через две уж
наверняка свиданью проистечь.
Я в детстве верил, филин, он – сове муж,
раз плюнуть было смыслом пренебречь.
Скользил зигзагом косвенным в траве уж,
кому зигзаг, а мне – прямая речь.

Блюла погода пагоды обводы,
погибель я и пагубу свободы
тогда еще неясно различал.
Обычно мы их поздно различаем,
вдогонку на столе стакану с чаем
вдоль насыпи конек несется чал.


VI

Вдоль насыпи конек несется чал
нескладной прытью новопогорельца,
щекочет ноздри дымный запах шпал,
скользит в зрачке блескучий морок рельса.
Ну кто из нас на воле не дичал?
Стоять озябнув, кто рысцой не грелся?
Кто фарой зеркальца не облучал
укромный закуток, где пыль и прель вся?

И край земли глотком беззвучных жабр
качнется, будто сдвинул канделябр,
о нравах сочиняючи извет, дож.
Веслом гондольим в пахнущий канал
перо в чернильный омут окунал…
И видеть можно явственно – рассвет уж.


VII

И видеть можно явственно – рассвет уж
где за окном вращается ландшафт,
тот, коему китайская в родстве тушь
и шелковый, драконов полон, шарф;
где россыпью зеркальною разверст луж
наполненных фужеров брудершафт…
Прозрачная настойка зимних зверств стуж
сочится вглубь земли сквозь шурфы шахт.

И Бог с ней, может, сыщет где-то лед там,
нам впору насладиться бы полетом,
когда бы грустный факт не огорчал,
воздушный змей изыскан, как жираф, да
в деталях просто срам, святая правда,
что хвост его мочало из мочал.


VIII

Что хвост его мочало из мочал,
всегда знал старый бес, но не был целим
ни разу остряками, всяк молчал,
особенно когда был черт под хмелем.
А он пороки злобно обличал
направо и налево, все борделем
паскудным, не иначе, величал,
гарцуя по притонам и панелям.

Крыл всех от сардонических щедрот
и в хвост, и в гриву, и наоборот.
Вдова пред ним? Достанется вдове тож…
Надергался он тех хвостов и грив,
говаривал, когда бывал игрив:
«А грива, что по ветру, просто ветошь!»


IX

А грива, что по ветру, просто ветошь,
когда, в седле качаясь, паладин
пусть воплощенье всех достоинств, едущ,
но образа печального один.
Он великаньих парочку низверг туш
в геенну, вопиявших: «Господин!
Такими уродились мы, не зверь ты ж!»
Один из них был молод и блондин,

уж лучше им родиться парой мельниц.
В лагуне галеон налег на мель, ниц
уткнувшись, догнивать лет десять, и
на полдень – в земли кориандра, перца –
дорога длится прочь от дамы сердца,
не отвернуть и с рельсов не сойти.


X

Не отвернуть и с рельсов не сойти
зеваке, чей един кураж есть око.
Опять осталось что-то позади…
О, Господи, за что же так жестоко?
Архангелам дано крыл по шести,
а людям – плоти, велика честь, кокон.
Но как, когда все видится наскоком,
смиренно крест свидетельства нести?

Из черных, под чугунными котлами,
ревущих топок ржавое бьет пламя,
живой протуберанец взаперти.
Качаясь, как в прозрачной глубине вод,
компьютерный на мир нисходит невод,
и нет конца железному пути.


XI

И нет конца железному пути,
под стук колес в эпоху умных чисел
мы въехали. Тоскливо? Перечти
«Женитьбу Фигаро». Кто там возвысил
свой голос? Проводник, сюда свети.
На полустанке – с полу встань! – в ночи сел
еще один ушедший из сети.
– Э, брат, да у тебя полголовы съел

пройдоха некий… сыру! Это мышь!
Спокойно, дамы! Не уйдешь, шалишь.
Поймал! Кондуктор, чаю принеси нам…
«Цирюльник» был взамен ли «колы», вы
должны бы знать другой полголовы.
И в целом дело пахнет керосином.


XII

«И в целом дело пахнет керосином» –
ворчал пожарник, нюхая бутыль,
взбираясь по обугленным лесинам.
Снаружи, опираясь на костыль,
морочил инвалид под магазином:
«Подайте погорельцу!» Ветер пыль
нес угольную, скоро нес весы гном,
накренясь, как седой в степи ковыль,

туда, где по-бильярдному арбузы
катались бы, но не было им лузы.
Курился над мангалом бодро дым,
парнишкой балансируя поджарым
на скейте, в чем-то пахнущий пожаром…
Судеб круговорот необратим.


XIII

Судеб круговорот необратим,
покой взорвется беспощадным бунтом.
Когда дороже брата побратим,
проверить не мешало бы по пунктам,
а те ли мы, кем выглядеть хотим,
не стала ли любовь изюма фунтом?
Кобыл сомнений сыщется табун там,
где жеребец тоски неукротим.

Когда вблизи кружит воронья стая,
бояться их примета не пустая,
недолго и беду накаркать им.
Забавны суеверные причуды,
но помнить о лобзании Иуды
уже мы никогда не прекратим.


XIV

Уже мы никогда не прекратим
идей камнеподобного обвала,
хоть Монумент Надежды невредим,
никто с него не сдернул покрывала.
Пророчества, которым верить им:
чьих авторов толпа колесовала
иль чьих творцов не обинуясь чтим?
По глине влажной вдоль лица овала

ладонь следит щеки изгиб и нос,
и веки… И вздымается гипноз,
иллюзий гений, кем несомы сны нам.
Я Одиссей, а ты мой Телемах,
и нам в молитвах матушки впотьмах
быть вопреки всему отцом и сыном.


(08.08.2000).

Александр Сотников, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1498 № 107777 от 03.10.2014

0 | 1 | 1407 | 17.11.2024. 21:57:51

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []