Предвечернее размышление о божием величестве. Часть I

Часть I

Поводом для этих заметок стало наши расхождения во мнениях с Юрием Лифшицем относительно стихотворения Дмитрия Быкова «Из осенней лирики».

А их название – аллюзия к классическому стихотворению «раннего» Быкова «Дневное размышление о божием величестве».

Мы еще поговорим об этих текстах, сопоставим их.

А для начала о самом Быкове.
Его стихи я слышал довольно давно, пусть и эпизодически.
В том числе и упомянутое стихотворение 1995 года.

И он всегда производил впечатление поэта уверенного и самостоятельного.

А потом я узнал его как литератора и публициста.
Автора масштабных биографических исследований о Пастернаке, Окуджаве, Горьком, Маяковском и т. д.

Увидел его внушительную библиографию – свыше десяти поэтических сборников, романы и статьи.
Привлекала внимание и его просветительская и педагогическая деятельность.
(Как педагога я даже поставил бы его на второе место после Александра Закуренко).

И все это ложилось убедительным грузом на чашу весов, обозначенную знаком плюс.

Но сейчас в связи с упомянутым стихотворением речь идет несколько о другом

Отдельное поле деятельности Дмитрия Быкова – сатирическая поэзия.

Сатирическая поэзия вещь вообще уникальная, особенно в наше время.
Не будем обращаться к Саше Гликбергу.

Но все современные поэты, претендующие на звание сатириков и хорошо известные в узких кругах (Вишневский, Иртеньев и т. д.), по сути, являются юмористами.
Типа поэта-юмориста Левы Задова из «Хождения по мукам».

Отдельной строкой можно выделить Губермана, создавшего целую энциклопедию русско-еврейского юмора. Но опять же, по преимуществу, юмора.

А вот как поэт-сатирик Быков, пожалуй, единственный и непревзойденный в этом жанре.
В принципе, ничего особенного он не делает. Просто как блестящий версификатор озвучивает в поэтической форме всем известные вещи.
И делает это неизменно остроумно и изобретательно.
Возможно, многим это и не нравится. Но на зеркало неча пенять …

Но вернемся к истокам, к стихотворению многолетней давности.

ДНЕВНОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ О БОЖИЕМ ВЕЛИЧЕСТВЕ
Тимуру Ваулину

Виноград растет на крутой горе, непохожей на Арарат.
Над приморским городом в сентябре виноград растет, виноград.
Кисло-сладкий вкус холодит язык - земляники и меда смесь.
Под горой слепит золотая зыбь, и в глазах золотая резь.

Виноград растет на горе крутой. Он опутывает стволы,
Заплетаясь усиком-запятой в буйный синтаксис мушмулы,
Оплетая колкую речь куста, он клубится, витиеват.
На разломе глинистого пласта виноград растет, виноград.

По сыпучим склонам дома ползут, выгрызая слоистый туф,
Под крутой горой, что они грызут, пароходик идет в Гурзуф,
А другой, навстречу, идет в Мисхор, легкой музыкой голося,
А за ними - только пустой простор, обещанье всего и вся.

Перебор во всем: в синеве, в жаре, в хищной цепкости лоз-лиан,
Без какой расти на крутой горе мог бы только сухой бурьян,
В обнаженной, выжженной рыжине на обрывах окрестных гор:
Недобор любезен другим, а мне - перебор во всем, перебор.

Этих синих ягод упруга плоть. Эта цепкая жизнь крепка.
Молодая лиственная щепоть словно сложена для щипка.
Здесь кусты упрямы, стволы кривы. Обтекая столбы оград,
На склерозной глине, камнях, крови - виноград растет, виноград!

Я глотал твой мед, я вдыхал твой яд, я вкушал от твоих щедрот,
Твой зыбучий песок наполнял мой взгляд, виноград освежал мне рот,
Я бывал в Париже, я жил в Крыму, я гулял на твоем пиру -
И в каком-то смысле тебя пойму, если все-таки весь умру.

1995


Поэту нет еще и тридцатника.
И преобладающее настроение это стиха – упоение жизнью.
Но не только.
Вторая основная компонента текста – чувство преодоления.
Я не стану подробно анализировать стихотворение.

Отметим бегло только то, что относится к обеим его смысловым составляющим.

Первая.

«Кисло-сладкий вкус холодит язык - земляники и меда смесь.
Под горой слепит золотая зыбь, и в глазах золотая резь…»

«…обещанье всего и вся…»

«… Я глотал твой мед, я вдыхал твой яд, я вкушал от твоих щедрот…»

Вторая.

«На разломе глинистого пласта виноград растет, виноград…»

«…в хищной цепкости лоз-лиан,
Без какой расти на крутой горе мог бы только сухой бурьян…»

«На склерозной глине, камнях, крови - виноград растет, виноград!...»

Но эти два настроения отнюдь не противоречат друг другу, они являются неотьемлемой данностью существования.
Точно так же, как подобно победному торжеству самой жизни, «заплетаясь усиком-запятой в буйный синтаксис мушмулы» поэт декларирует свою к ней причастность.
Так же он понимает, «выгрызая слоистый туф» действительности, чего стоит этот труд. И во что он обойдется.

Если оценивать этот текст в целом, то его нельзя назвать безусловным шедевром русской поэзии (свои отдельные замечания я здесь озвучивать не стал), но все же это заметное (незабываемое) явление в той же поэзии русской.

«Шли годы, бурь порыв мятежный …».

Самая пора вернуться к Быкову-сатирику.
Работает он в этом жанре много- и плодотворно.
Чуть ли не следуя давнему советскому принципу – утром в газете, вечером в куплете.
Сейчас, конечно, немного не так – утром в интернете, вечером там же.

И, разумеется, это не куплеты. Это, несмотря на всю их злободневность, иногда раздраженность, куда ближе к жанру философического политического фейлетона.
И раздраженность тоже можно вполне понять – сколько можно писать о том, что принципиально не меняется.

Вспомним и отдельные этапы этого пути.
Сначала тексты Быкова имели телевизионный формат и шли под общим названием «Поэт и гражданин». Некрасовские аллюзии вполне понятны.
Но подули сквознячки, вспомнилась формула советского времени «Нам нужны подобрее Щедрины, и такие Гоголи, чтобы нас не трогали».
С телевидением было покончено. И не только по отношению к Быкову.
Программа Быкова перешла в интернет и начала бороздить его просторы.
Поменялось и название. В соответствии с предчувствием, что в любой момент может подойти сзади искусствовед в штатском, взять за плечо и сказать «Гражданин поэт», пройдемте!

И этот ресурс был отработан.
Теперь Быков комментирует в своей манере происходящее в «Новой газете».
И согласно последним веяниям, его рубрику можно смело обозвать «Враг народа».

Нужно сказать, что тексты Быкова имеют и значения, выходящие за чисто литературные рамки. И, возможно, когда-нибудь в очередной раз независимые историки будут изучать по ним наше время.

И наконец, мы подошли к стихотворению, из-за которого разгореля весь этот сыр-бор.
(«Ведь тогда чего же ради, как от керосина, запылала в Мокрой пади старая осина», Леонид Мартынов).

Вот этот текст.

Из лирики этой осени

До чего бы сладко пройти маршрут — без слез, без фраз, —
Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз…
Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут,
Где сгребают кучи сухой листвы, но еще не жгут.
Не держа обид, не прося тепла — обожди, отсрочь…
Золотая осень уже прошла, холодает в ночь.
Миновать задумчиво пару школ или хоть одну.
Хорошо бы кто-то играл в футбол или хоть в войну.
Золотистый день, золотистый свет, пополудни шесть —
Ничего бы, кажется, лучше нет. А впрочем, есть.

Хорошо в такой золотой Москве, в золотой листве,
Потерять работу, а лучше две, или сразу все.
Это грустно в дождь, это страшно в снег, а в такой-то час
Хорошо уйти и оставить всех выживать без вас.
И пускай галдят, набирая прыть, обсуждая месть…
Ничего свободней не может быть. А впрочем, есть.

Уж чего бы лучше в такой Москве, после стольких нег,
Потерять тебя, потерять совсем, потерять навек,
Чтобы общий рай не тащить с собой, не вести хотя б
На раздрай, на панику, на убой, вообще в октябрь.
Растерять тебя, как листву и цвет, отрясти, отцвесть —
Ничего честнее и слаще нет. А впрочем, есть.

До чего бы сладко пройти маршрут — без слез, без фраз, —
Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз,
Что назавтра вылет, прости-прощай, чемодан-вокзал,
Доживай как хочешь, родимый край, я все сказал.
Упивайся гнилью, тони в снегу. Отдам врагу.
Большей радости выдумать не могу. А нет, могу.

Хорошо б, раздав и любовь, и город, и стыд, и труд,
Умереть за час до того, как холод сползет на пруд,
До того, как в страхе затмится разум, утрется честь,
Чтоб на пике счастья лишиться разом всего, что есть,
И оставить прочим дожди и гнилость, распад и гнусь…
Но боюсь представить такую милость.
Просить боюсь.

Что можно сказать?
Тридцать лет прошло, поэт устал бороться с ветряными мыльницами.
Силы растрачены, надежды утрачены.

По тональности это стихотворение мне показалось созвучным интонациям Булата.

«До чего бы сладко пройти маршрут — без слез, без фраз, —
Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз…»

Прогулка по своим арбатским дворикам, которые уже какие угодно, но не арбатские.

«Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут,
Где сгребают кучи сухой листвы, но еще не жгут…»

«Миновать задумчиво пару школ или хоть одну.
Хорошо бы кто-то играл в футбол или хоть в войну…».

И рефрен «А впрочем, есть…» звучит совсем не так обнадеживающе, как хотелось бы автору.

И перечень утрат неисчерпаем и невосполним.

«Это грустно в дождь, это страшно в снег, а в такой-то час
Хорошо уйти и оставить всех выживать без вас…».

И личные мотивы внятные любому читателю вплетаются в этот скорбный список.

«Уж чего бы лучше в такой Москве, после стольких нег,
Потерять тебя, потерять совсем, потерять навек,
Чтобы общий рай не тащить с собой, не вести хотя б
На раздрай, на панику, на убой, вообще в октябрь.
Растерять тебя, как листву и цвет, отрясти, отцвесть —
Ничего честнее и слаще нет…».

И опять, как заклинание:
« А впрочем, есть…».

Неужели есть?
Только один выход?

«Что назавтра вылет, прости-прощай, чемодан-вокзал,
Доживай как хочешь, родимый край, я все сказал…».

Но, нет, никогда с этим не смирится и такой путь не изберет душа.
Настоящего патриота.

Пусть будет то, что будет.

«Хорошо б, раздав и любовь, и город, и стыд, и труд,
Умереть за час до того, как холод сползет на пруд…»

«Но боюсь представить такую милость.
Просить боюсь…»

Пронзительные стихи.
Настоящая лирика. Разочарования, потери, утраты.
И затаенного все же оптимизма.

Мне трудно представить, как из этого текста можно вычитать нечто иное.

И я бы с поэтической точки зрения поставил его даже выше стихотворения тридцатилетней давности. При всей щедрой изобразительности, пиршеству красок, смыслов и оттенков того текста.
Этот же превосходит его в сдержаной исповедальности, благородном человеческом стоицизме и открытом, действительно, открытом финале.


Но на этом разговор не окончен.
Попались мне в блоге Захара Прилепина такие размышления.
Привожу.

Захар Прилепин: Будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.

«Мой товарищ, известный и невероятно талантливый музыкант — русский, взрослый, разумный - пишет мне, что у него депрессия.
- Отчего? - спрашиваю.
Он говорит: у меня исчезла вера в то, что страна моя будет жить по-человечески. Пишет, что в 90-е у него была огромная надежда, и эта надежда не погибала все «нулевые».
Он верил, что наша страна встала в общий хоровод со всеми остальными «цивилизованными странами», и хотя место её по-прежнему оставалось не самым завидным, однако жизнь тогда хотя бы имела краски: розовые, голубые, жёлтые, яркие, радужные.
И только сегодня он ощутил, что мы выгнаны из хоровода прочь. Что мы стали отбросами и ничтожеством мира, что выхода не предвидится. Нет, пишет он, вера, что, цитирую, «эволюция победит» осталась - но, огорчается он, «я боюсь, что не доживу до этого».
Какой парадокс.
Я и подобные мне — все мы жили 90-е и «нулевые» в ощущение распада почвы, в непрестанной тошноте. Мы почти потеряли надежду. Там были разноцветные краски — но всё это разноцветье выглядело так, будто кого-то вырвало нам под ноги.
Нас воротило от того хоровода, в который нас увлекли на правах бедного, глуповатого, начудившего и не раскаявшегося даже не родственника, а соседа.
Нам казалось, что этот тоскливый позор никогда не кончится. Мы никуда не собирались уезжать отсюда и знали, что будем жить здесь вопреки всему — просто нам выпала такая жизнь и другая могла не настать.
Чувство причастности к своему народу - «где он, к несчастью был» - спасало.
Совсем недавно у нас появились смутные надежды, что всё произошедшее за четверть века было не напрасно. Тысячи слов, которые мы прокричали на митингах, наше, против большинства и вопреки всему, юное брожение в 91-м и в 93-м, наши товарищи убитые в Приднестровье и в Чечне, наши соратники, сидевшие во всех тюрьмах обновлённой России, наша площадь Революции, наша страсть к прошлому удивительной нашей Родины.
У нас появилась надежда.
А у них пропала.
Удивительно, но во всём остальном мы с этим музыкантом и с подобными ему — схожи. Нас радуют одни и те же книги, одни и те же фильмы, мы ходим на одни и те же выставки и любим одну и ту же музыку.
В своё время Синявский писал, что у него были только «стилистические разногласия» с Советской властью.
Нынче всё наоборот. С нашими оппонентами, живущими в своей иллюзорной, на наш вкус, «эволюции» - совпадения у нас только «стилистические».
Мы обладаем общим культурным кодом. Во всём остальном мы противоположны. Диаметрально!
Что им хорошо — нам смерть. Что нам радость — им депрессия.
«Я выйду в городе солнца, / Мне ноги лизнёт волна. / А ты возвращайся в свой Углич / И живи одна», - поёт мой товарищ.
Углич — наш дом, мы к нему привыкли. Уж не знаем, где ваш город солнца и кто вас там лизнёт.
...Только что встретил этого товарища на просторах Сети. Там вывесили новость о том, что РПЦ наградила главу КПРФ. Товарищ написал: энтропия абсурда зашкаливает.
Я вяло съязвил: венчание однополых людей в храме — тоже часть энтропии абсурда, или нет? Что он ответил, я не посмотрел.
Все эти разговоры идут по инерции. Нам не о чем объясняться. Так же могут пытаться договориться рыбы и пауки, кроты и дельфины.
У нас, да, общие песни - но разная страна.
Одни и те же любимые писатели — но иначе настроенные рецепторы.
Наш символ веры состоит из слов, отрицающих их символ веры.
Их наряды нам кажутся вывернутыми наизнанку, а их речь о самом главном — речью о самом вздорном.
Когда я писал «К нам едет Пересвет» - они читали: «К нам едет дикобраз».
Их депрессия — для нас только слабый повод пожать плечами. Они же нашу депрессию в упор не видели, а если видели — то вообще не понимали, о чём мы грустим: «радоваться надо».
Быть может, мы жили в одном прошлом, которое видели по-разному, но будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.
То, что придёт ещё позже, быть может, примирит нас — но это уже не будет иметь не малейшего значения.
В России живут сотни народов, и уживаются тысячу лет. Но в том смысле, о котором я говорю сейчас, у нас две расы.
Эти две расы - иной крови. Разного состава.
Когда мы выплываем — они тонут. Когда они кричат о помощи — мы не можем их спасти: нам кажется, что мы тащим их на поверхность, а они уверены, что топим. И наоборот: пока они нас спасали — мы едва не задохнулись.
Нам больше нечего обсуждать.
Я не хотел бы ещё раз говорить об этом. Я просто собираю рядом тех, кто думает так же, как мы, спасается так же, как мы и молится о том же — о чём молимся мы.
Вернуться бы в Углич — он и есть город солнца…».

Умозаключения Прилепина кажутся мне во многом сомнительными. Но комментировать этот текст я здесь не стану. При желании это сделают мои комментаторы.

Но может в этом и все дело? В подобной несовместимости? И, следовательно в расхождении оценок по данному конкретному поводу – стихотворению Д.Быкова.
Не берусь судить.


(Продолжение см. Часть II)

Владимир Гутковский, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 530 № 107538 от 21.09.2014

0 | 2 | 3856 | 19.04.2024. 09:49:56

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []