Дмытро Павлычко. Еврейские мелодии. Цикл стихотворений 1988 года. Перевод с украинского

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА:

Месяца два-три назад мне прислали оригиналы всех 20-ти стихотворений цикла выдающегося украинского современного поэта Д. В. Павлычко "Еврейские мелодии", которые мне давно хотелось перевести на русский язык. С увлечением взявшись за работу, за 5 дней перевёл 5 стихотворений и ежедневно по одному помещал на данный сайт, совершенно выпустив из виду, что нарушаю установленную Правилами квоту.
Самый доброжелательный из коллег во-время остановил моё рвение. Внимательно изучив Правила, я обнаружил, что в них предусмотрена для переводов возможность поместить единовременно сразу весь цикл, независимо от размера и количества входящих в него стихотворений. Что я и делаю теперь по окончании работы над переводами, с моей точки зрения,замечательного по своему гуманистическому содержанию и разнообразного по поэтической форме произведения украинского поэта. Во избежание повторов пять первых стихотворений, выставленные ранее, мною удалены (но есть в новой публикации). Пытался ввести и текст оригиналов, но получил сигнал о том, что "произведение слишком большое".

За сделанные уже или предстоящие конструктивные замечания приношу глубокую благодарность, а за допущенное мною нарушение винюсь перед Администрацией и товарищами. = Ф.Р.

СООБЩЕНИЕ от 29.10.2014 г.
В Харькове, в издательстве "Права людини", в эти дни завершается подготовка к выходу в свет книги "Дмытро Павлычко. Еврейские мелодии. В русских переводах Феликса Рахлина" (редактор Леся Лысенко). В книге впервые объединены поэтические циклы этого выдающегося украинского поэта на темы еврейской истории, а также против международной юдофобии и расизма. Это циклы "Еврейские мелодии", "Стихи из Иерусалима", "Библейские сонеты", а также отдельные стихи на ту же тему из других его циклов и книг. В связи с этим автор переводов произвёл правку их на данном сайте, сверяя его с сигнальным экземпляром указанного издания. На русский язык эти стихи переведены впервые, за исключением четырёх из 20-ти стихотворений цикла "Еврейские мелодии".



---------------------------------------------------------------------------------------

МОИСЕЙ


Он им сказал тогда: «Разносчики заразы!
Послушные шуты, пустые торгаши,
Из рабства вышли вы, но в глубине души
Избавитесь навряд от порчи и проказы.
Вы любите комфорт и блюда на столах,
Египетских вельмож презренные лакеи,
Иерихон вам нужен снова, чтоб скорее,
Родные торжища держать в своих руках.
Оглохли в злате вы, исчадия Ваала!
Стыдитесь матерей и собственных имён,
Под пирамидами ваш дух испепелён,
Честь ваша тайная блудницей гнусной стала.
Сознанье дал вам кнут, а воспитал вас бич,
Как крысы, жили вы в засеках фараона,
Пустыня красная поглотит вас без стона,
Земли обещанной вам не дано достичь!
Мы будем сорок лет брести в тиши пустыни,
Оазисы дадут нам свой убогий злак,
Пока не погребём вас всех в песок, да так,
Чтоб прежде - стукачей, а ренегатов - с ними!
Мы будем сорок лет лелеять код свобод
Ещё в зародышах, лечить бесчестья раны,
И вступим лишь тогда на земли Ханаана,
Когда взрастёт близ них без подлости народ!"
И, пенясь злобою, Датаны-Авироны
Тут молвили ему: «Ну, ладно, мы – рабы,
А что ответишь ты, о, баловень судьбы:
Не ты ль был некогда прислужником короны?
И разве не тебя узрела дочь царя,
В корзинке из лозы средь камышей на Ниле?
В палатах нежился - а нас-то плетью били,
Ты ж утопал в добре, как в синеве – заря!
Фальшивые хвалы воспел ты фараону,
Ты целовал следы прислужников его,
Не знал ты ни нужды, ни горя, – ничего
Того, что твой народ хлебнул во время о'но/
Да, за Израиль ты вступался, спору нет,
Вершил на улицах убийства и скандалы,
Но ведь от этого ещё сильней страдала
Cемья народа твоего средь мук и бед.
От наказаний, наш пророк, бежал ты ночью
К мидянам, и с одной из них вступил там в брак,
Евреелюб - с чужой по вере... Вот так так!
И ни одно из ваших чад нас знать не хочет.
Какие сорок лет? Народ наш ЗАВТРА весь
Умрёт: здесь на сто вёрст – ни речки. ни колодца.
Как птицам или гадам, нам придётся
Одну росу лишь пить под бременем небес!..».
"Паяцы, радуйтесь, - им Моисей ответил, -
Я тоже не вступлю в желанную страну,
Но нашей детворе я силу дам одну -
Бксстрашно стену лжи сломают эти дети.
Я знаю: звонкий ключ таит в себе скала -
Не дам вам умереть в краю глухом, безводном!" -
И в камень жезлом он ударил путеводным -
И вдруг струя воды из камня потекла.
-----------


* * *

«Господь, кого любит, того наказывает…»
Послание апостола Павла к евреям 12:6

Он рек им: «Вас люблю и потому
Ккрать вас буду страшно!» - «Иегова!
Карай, но не давай нам впасть во тьму
Беспамятства – оставь родное слово!

Оставь народом нас, пускай больным,
изгоем под чужими небесами,
А станут нас сжигать – пусть будет дым
Глаза Твои переполнять слезами!»


Давид и Голиаф

Давид, увидев Голиафа,
Сомлел от страха, как чумной:
Грудь у гиганта шире шкафа,
Вся медью кована сплошной.
Плечищи – словно два амбара,
Дубина в космах – голова,
Столбы - ножищи у амбала,
Глазища – тёмные хлева...
Взгляд палача, залитый гноем,
Как мох, щетина на щеках,
Копьё тяжёлое, стальное
Как пёрышко, в его руках –
Он им играет...
О Давид мой!
Уйми предательскую дрожь!
Ты гневом, правдой и молитвой
Свой дух, как плетью, растревожь!
Сперва, мой мальчик, для начатка
Восстань в себе! Убей свой страх –
Спокойно заложи в рогатку
Не камень - угли из костра,
Слезу окаменелой боли,
А с ней – две пригоршни земли, -
Той , по которой здесь в неволю
Твои отцы и деды шли!
Не бойся, пастушок мой милый!
Не отводи от палача
Свой взгляд, зажжённый высшей силой,
Как Богом данная свеча!
Ведь защищаешь ты больную
Отчизну в праведном бою,
Так поднимай, душой ликуя,
Пращу' – игрушку ты свою
Пастушью! Целься! Свистнет гравий
Во мглу, как молния в песок, -
И великан, твой враг кровавый,
Падёт, ужаленный в висок!

В школу

Через ворота гетто в Коломые
Текут потоки страшные людские –
Под равнодушным пологом небес
Идут евреи в Шипарёвский лес.
Смиренно, в парах, по привычке щкольной,
И каждый - со звездой шестиугольной,
В одеждах длинных, чёрных, как смола,
С глазамми слёзными колонна молча шла.
Несчастных девушек босые ноги
Ступают по заснеженной дороге,
Внучат старухи за руку ведут…
Я а школу шёл - мне по дороге тут!
Нет, не стою, - иду я вдоль колонны.
Я слышу их сердец больные стоны.
Но мир наш – глух. Назло страданьям всем, -
Притворщик мир! – он слепо-глухо-нем!
И я, и я молчу: боюсь конвоя,
Готового, как зверь, на дело злое.
Я – в школу… Но мой чувствует язык,
Что в горле – пепел… как безмолвный крик!
Тут не до школы… На доске на классной
Мне мнится тех несчастных вид ужасный,
На мёртвых лбах – извёсткой – белый мел,
И я скатился в яму, еле цел,
И выползаю ночью из могилы,,
А утром я опять в колонне стылой,
Она трясиной вязкой, среди дня,
В свою молитву засосёт меня...…
И вот я, весь охваченный слезами,
Бреду в бреду меж чёрными рядами,
Со школьниками - школьник, в тёмный лес,
Где ждёт «учитель»*: автомат СС.

Примечания переводчика: В урочище Шипарёвский лес невдалеке от г. Коломыя, Ивано-Франковской области Украины, немецкими фашистами во время оккупации времён Второй мировой войны, было расстреляно всё еврейское население этого городка и окрестностей - десятки тысяч мирных людей. Уцелели единицы.
*В оригинале - "профессор": так в школах Западной Украины называли учителя. На просторах бывшего СССР представление о профессоре связано с ВУЗом, этим и объясняется то, что в переводе употреблено слово, более привычное большинству русскоязычных читателей применительно к описанным обстоятельствам.

Мария

Выходит из церкви Мария,
Становится в страшный строй.
Ореол – над чёрным платочком,
Колье – на груди худой.
Идёт - и молится тихо
На распятия вдоль дорог.
Но Сын её взор отводит,
Глаза опускает Бог…
Она стоит над оврагом,
В сердце ненависть, а не плач.
Прямо в висок лучистый
Долго стреляет палач.
«Падай!» - кричат ей. Не падает.
Смотрит им гневно в глаза.
Оружие вынимает,
Слепящее, как гроза.
Убийцы пали на землю,
Кровь пылает, как медь.
«К оружию, люди! Вставайте,
Над вами не властна смерть!"
Никто не встаёт. «О Боже!
Воскреси Ты их! Подними!»
Пусть не стонут в земле, а громко
Заговорят они!".
Никто не встаёт. Не выбраться
Им из ямы: ослабла плоть.
Мёртвых будить не желают
Ни Сын, ни Отец Господь.
Может, кто и проснулся,
Да прикинулся мертвецом.
За оружье он не возьмётся,
А вернётся домой ползком.
В ночи к притихшему лесу
Пречистая вышла вновь.
Оружья немецкого связку
Несла, как охапку дров.






Жид
Зима. Сочельник. В окнах – свечи.
Поднявшись бодро на порог,
Колядники в тот сельский вечер
Снег cсизый струшивают с ног.
Цари и Пастыри – по трое,
И Жид, и Смерть, и Сатана…
Но вдруг во двор фашисты строем…
Облава. Крик! И – тишина.
Фриц к детям с хохотом подходит:
«Театр народный! О. зер гут!
А ты, жидовское отродье,
Иди сюда! Зачем ты тут?!»
«Но я – не жид, я – в роли Жида…
У нас вертеп… Мы не враги!»
Но немец – грозно: «Ах ты, гнида!
Шнель-шнель! – командует. – Беги!»
Стремглав бежит мальчонка в поле,
Бежит – и падает в сугроб,
А гад смеётся, он доволен
И целится ребёнку в лоб…
Три Пастуха, Цари – все трое,
И Сатана, и Херувим,
И Бог, рождённый под звездою, –
Все – на колени перед ним:
«О, не стреляйте! Он – ребёнок!
Клянёмся вам- он не еврей!»
А мать спешит из всех силёнок
На помощь сыну поскорей…
Она берёт его на руки –
Он весь в крови… Конец! Конец!
И, ошалевшая от муки,
Кричит : «Не жид он, а – мертвец!»
Хватая немца, воет, плачет,
Моля его на все лады:
«Стреляй, стреляй же, раз уж начал!
Он – Жид! И все мы здесь – Жиды!»


Перед картиной А. Иванова
«Явление Христа народу»

Христос – в немой дали, в лазоревом тумане,
А здесь гудит толпа – пророки, резники;
Меж них и мой дружок – вот, на переднем плане,
Тот голый мальчуган, что вышел из реки.
Купались вместе мы в Днестре, в зелёном Пруте,
Мы с ним братались – украинец и еврей,
И отблеск детских лет, трагических по сути,
ВС печаалью вижу в глубине его очей.
Мой друг сощурился, водою окроплённый,
Куда же он глядит? – Во глубину веков…
Всё ближе Бог к толпе, явленьем поражённой…
Брат, отчего к нему спешить ты не готов?
Проворен ты и смел,как ласточка в полёте –
Лети к Христу и сядь на верное плечо:
Пускай во глубине его небесной плоти,
Как ласка ветерка, смех счастья потечёт!
Пусть улыбнётся Бог – ведь пройдены все муки,
Голгофа – позади, и раны от гвоздей
Все зажили, и Он сейчас протянет руки,
Чтоб пламя истины возжечь в сердцах людей.
Но друг мой весь дрожит, как будто в лихорадке,
И будто он один, на весь людской базар,
Уже осведомлён, что завтра, утром гадким,
Их кровью будет весь заполнен Бабий Яр!
А Бог издалека яры переступает,
Внимая, как немой родится в сердце стон,
Пробитые гвоздём ладони закрывает,
Как будто от стыда, его земной хитон.
Ведь что там крест Его, и что венец терновый,
Что Божьей правды соль, и сила, и Завет
Пред ужасом печей, пред нечистью, готовой
Засыпать пеплом весь живой и ясный свет?!


* * *
"..Кудв я убегу
от лица Твоего?"
Псалом 139:7
Был это мальчик тощ, как палка,
Стоял тихонько в стороне
В ограде гетто, и так жалко,
Так горько улыбался мне...

Была улыбка так убога...
Живёт в душе уж много лет
Как образ немощного Бога
И как предсмертных знаний свет.


Хлеб

Дождь всё падал, исчезая где-то
В хляби окровавленых болот.
За колючую ограду гетто
Хлеб кидал я ночью у ворот.
А чтобы стремительней и лучше
Он преодолел ночную тьму,
Чтоб не оказался в смрадной луже –
Камень я привязывал к нему.
Мог убить кого-нибудь в минуту
Этот незатейливый снаряд…
Ну, а если он помог кому-то –
Этому я был бы очень рад!
Сам ведь позже каменного хлеба
Ждал я от спасителей своих.
На меня он падал, будто с неба, –
Выручал, свободен, крут и лих…
Только иногда и с ног сбивало
Этим хлебокаменным дождём,
Кровью, как порфиром, окропляло
Добрый хлеб, дробило кости в лом…
Кисли те дары в сплошном мазуте,
Ссадины себе я заживлял.
Камень – камнем пребывал по сути,
Хлеб – обыкновенной грязью стал.
Да, добро со злом слилось навечно –
Дух камней – с живучестью краюх.
Почему не в силах человечьих –
Камень превратить в спасенья дух?
Может, Тот, Кто сотворил Адама,
Возжелал коварно, чтобы он
Состоял бы, поровну, из камня –
И из чёрной грязи сотворён?..
Нет! Через забор бросал я смело
Буханцы, что мама напекла.
Хоть добро с булыгами летело,
Не таилось в нём ни крохи зла!
Весь в слезах, я возвращался к маме,
А она твердила мне: «Не плачь:
Камень, что отправил ты с хлебами,
Бог тем людям превратит в калач!»


Дети

Местечко Снятин. Немцы. Время страха.
Супруга Черемшины*, Семанюк
Наталья, всей Галиции известна,
Еврейских деток двух берёт к себе,
Двух малышей (их выкрали из гетто),
И в церковь с ними ходит, объясняя
Знакомым, и соседям, и родным:
Чему дивиться, мол? «Они – мои!»
Приходит полицейский чин. О Боже!
Она уже его встречала где-то…
Да, он известный в Снятине ворюга,
Орудовал на ярмарках, на рынках,
Подучивался в тюрьмах ремеслу,
Как среди дня обманывать и красть…
Пройдоха, безотцовщина, жульё!
Хоть он и вырос в хате украинской,
Себя в поляки записал, а нынче
Опять русином сделался… Фашисты
Сор подбирают! –
«Пани Семанюк!
Ваш муж давно скончался. Извините,
Что я о грустном вам напоминаю.
Он был писателем, и, люди говорят
Что бедноте сочувствовал. В делах
Научных я не дока, и, по мне,
Все книжки – лишь пожива для мышей,
А людям – тем довольно хлеба с салом,
И вся литература да культура
Лишь баловство души… Уж извините,
Беседую я с вами откровенно;
Так вот, ваш муж давным-давно скончался,
А вы двух новых деток заимели.
Не вяжется тут что-то. Вы признайтесь
Открыто, честно: это – жиденята!»
Красавица Наталья Семанюк
(Её за очи чёрные и кудри
Турчанкою в народе называли)
Тех мальчиков еврейских подзывыает
И полицаю говорит: «Смотрите!
Неужто непохожи на меня?


==============
*) Марко Черемшина (псевдоним; настоящее имя и фамилия — Иван Юрьевич Семанюк) [1(13).6.1874, с. Кобаки, ныне Косовского района Ивано-Франковской области, — 25.4. 1927, г. Снятин, ныне Ивано-Франковской области], известный украинский писатель, особенно популярный на западе своей страны. (Примечание переводчика).




Да! Я вдова уже семнадцать лет,
Но что же пан тут странного увидел?
Случается, Бог посылает деток
Девицам непорочным, а не то что
Вдовице грешной».–
«Пани Семанюк!
Я не такой дурак, каким кажусь вам!
У нас тут Снятин, а не Вифлеем,
Здесь будет очень трудно доказать,
Что вас Господь увидел и избрал
И смастерил вам двух жидков пархатых,
Что Дух Святой сошёл на ваше лоно,
И вы их родили в русинской хате
Или в хлеву, в овчарне, в скотских яслях…
Ну ладно, объясненье принимаю!
Но их, куда положено, доставлю:
На крест, ну, то есть, в гетто и так дальше…» –
«Неужто вы б могли так поступить?
И не боитесь вы, что кровь безвинных,
Безгрешных малышей на вас падёт,
На весь ваш род до сотого колена,
Что внуки проклянут вас?!!» –
«Пани, пани!
Зачем кричите? Ради Бога, тише!
А то перепугаете малышек…
Ещё заплачут… Я ж не выношу
Ребячьих всхлипов… Что хотите знать?
Боюсь ли я греха? – Смешно, ей-богу,
Такое слышать от интеллигентки:
Что правит сила высшая на небе,
Карающей десницей пригрозите
И прочей дурью…Вам скажу по правде:
Сильней всего и злит, и удивляет
Что вы, сознательная украинка,
Так начисто забыли, в чьей неволе
Мы родились и выросли: в жидовской!
Как оводы коня в июльский день,
Так корчмари наш бедный люд обсели –
Сосали кровь. И вот настал момент
Освободиться нам от тех слепней,
А вы за них горой!»
– «Мой господин! –
(Наталья как вояжами осадила
Слова, что вдруг от гнева огрубели –
Не хочет дать им слишком разогнаться,
Чтоб не сказать: «Молчи, паршивый хам,
И вон из дома моего!») –
«Пан полицай!
А кто того коня захомутал?
Кто в плуг забил? Кто плетью бьёт нещадно
Убогую скотину? Кто глаза
Ей шорами закрыл? Ведь не евреи!
Цари да короли в свои фиакры
Впрягали наш народ, а вы узрели
На лбу у этой клячи комара
И целитесь в него из карабина!
Вы в свой народ стреляете… А впрочем,
Стреляйте! Вы на это мастера!
Нет, дети – не жидовские,– мои !
Берёте их – берите и меня!»
Пан полицай растерян. Он-то знает,
Что если фрицам женщину продаст –
Его распнут гуцулы: Черемшина –
Их бог! Да ведь и то не факт,
Что немчура детей отнимет силой, –
Должно быть, суд устроить захотят,
Но в целом Снятине нет человека,
Который бы свидетельствовать стал
Во зло сей гордой женщине…
«О, пани,
Вы правы, я и в самом деле вижу:
Они на вас похожи, как две капли
Воды… Но вы, прошу , меня простите,
А должен я спросить: где их отец?
И кто он? Знать об этом надо нам,
Чтоб, в случае чего, вас оградить
От всех нападок…»
Госпожа Наталья
Перебирает в памяти знакомых,
Друзей далёких, даже подзабытых,
И выбирает одного… Наивно
Она решает, что во Львов быстрее,
Чем служба полицейская, доедет –
Предупредить…
Как паровоз пыхтит!
Ей кажется: не паровоз, а кляча
Печально ржёт, едва влача вагоны,
И вместе с ними валится под насыпь,
И каждый раз несчастную опять
Кнутом охаживая, припрягают
К вагонам этим, и она их тащит,
И кашляет, чудовищно хрипя,
И выпускает изо рта, как искры,
Ошмётки, сгустки крови недожжённой…
Они ж по ветру тянутся…
В вагоне
Сидит Наталья и молитву шепчет
И просит Господа за тех детей,
Оставленных с работницею дома,
И за того профессора Михайло
Посадского, который там, во Львове,
Латынь преподаёт… Какой он хрупкий
И деликатный! Что ж он скажет, книжник,
Листок, засушенный в Лукрециевом томе,
В ответ на ту нелепость, что ему
Она в сумятице душевной припасла…
Стремглав взлетает к другу по ступенькам,
И плачет, бедная, а он – навстречу:
«Наталка, успокойся, всё в порядке!
Ко мне сегодня в гости приходил
Немецкий офицер с таким вопросом:
Случалось ли мне в Снятине бывать,
Знакома ли ты мне и не имею ль
Ублюдков в мире… Злое это слово
Пришлось ему по вкусу почему-то,
«Творить ублюдков – удалое дело!» –
Подмигивает мне. Я догадался
И говорю: “Hеrr oberst*, да, был грех!”
Напропалую шпарю по-немецки,
Как после лекции студенту на вопрос
Я отвечаю… Он же вдруг хохочет,
Я – вместе с ним, тем смехом волокиты,
Паскудника, лихого женолюба…
И он, довольный, от меня ушёл,
Как будто этим хохотом подлейшим
Его паскудство узаконил я!» –
«Но как ты догадался?» – «Ах, Наталка!
Ведь двое деток есть и у меня…
Но эти двое заперты в темнице,
Под сводами тюремного подвала,
А ты своих соседям показала
И в Божью церковь водишь… Вот и всё!»

1988





==========
*) Господин полковник (Прим. автора).


Погост

Погост еврейский. Каменные плиты
Зашиты в мох седой и в лишаи.
Сам Cущий будто спрятал для защиты
Здесь от забвенья письмена Свои.
Покрыто всё сплошным ковром зелёным
Боярышника, тёрна, дерезы,
Не видно над народом погребённым
Ни лучика на камне, ни слезы.
Потомков – нет! Освенцимские печи
Всех поглотили. Сирота погост
Один под солнцем коротает вечер,
А ночью спит под тихим светом звёзд.
И некому прочесть на плитах грязных,
Где тут лежит торговец, где – портной.
Лишь крестятся, как бы у места казни,
Седая бабка да старик больной.
В их памяти - живые Ицко, Берко
И Пинхас-Козлик (так народ прозвал):
Глядел на христианок через дверку
И зеркальца девчонкам раздавал.
Дед с бабкой помнят Янкеля и Мошку –
Резник-меняла добрый был сосед,
Умелш "всё в этой жизни понемножку",
Детей же натворил на двести лет!
Но нет детей! Все сожжены, убиты, -
Зато гробницы живы их отцов
И матерей, – шиповник и ракита
Покойников скрывают от врагов.
Взметнулись к небу каменные руки –
Мессию ждут и страшного суда.
Но кто там в темноте и что за звуки?
Кто на моторе движется сюда?
Кто там киркой бьёт лихо и сердито
По тем надгробьям в зарослях кустов?
Кто грустные кладбищенские плиты
В дорожный гравий превратить готов?
Он мыслит глупо, скудно и убого,
Не ведая, средь мелочных забот,
Что кладбищем мощёная дорога
Лишь к кладбищу в итоге приведёт.


Янкель

«Поедем, брат, с тобой в Варшаву» –
Сказал Тарас, и вот еврей
Свой шумный выводок кудрявый
Покинул на чужих людей,
А сам в извоз подался дальний...
Погиб Остап. Сожжён Тарас.
А Янкель что? В свой дом печальный
Он с поля боя дёру даст?
Нет у него родного дома:
Всё злые шляхтичи сожгли,
Детей же косточки соломой
По свету ветры разнесли.
Толчётся бедный балагула
Меж кунтушей и меж кирей.
В толпе, как птица, весть мелькнула:
Стать хочет казаком еврей.
«Ты что, сдурел? Таких-то новых
Не надо нам, и не смеши!»
Он им в ответ: «Нет безголовых
Средь нас, и мы – не без души!
Для вас мы пьявки да вампиры,
Сосущие народа кровь,
Но поищите в целом мире:
Растут ли розы без шипов?
Есть пчёлы среди нас, есть трутни,
И сладок мёд, да горек хрен:
И казакам бывает трудно
Из-за казачьих же измен!
А мы – простые бедолаги,
Чей слышен вам то смех, то плач,
Мы – балагулы, за овраги
Своих гоняющие кляч,
В обносках= бедные портные
(Там видно тело из прорех),
Ещё сапожники босые -
Толкут зимой и лёд, и снег.
А есть и знатоки Талмуда,
И книжной мудрости столпы...
Пусть казаком теперь я буду
Средь разношерстной той толпы...
"А где ж семья твоя?» - Как рана,
открылась повесть - в горле ком...
И он - не фурман у Богдана -
Стал Янкель храбрым козаком.


Мене, текел, фарес*

Над Чернобылем до неба
Столб стоит - горит огнём,
Загибается в лазури
Титаническим пером.

Тем пером спокойно водит
Неизвестно чья рука,
Не видна ни с самолёта,
Ни с земли она пока.

Но видна она из дома,
Там, где местный Валтасар
Пригласил гостей сановных
На вино и на узвар.

Чей-то череп, словно чашу,
Поднял с хохотом легко:
«Это череп атамана!
Звался, каатца, Серко!»


================
*Мене, текел, фарес – согласно Библии (Книга пророка Даниила 5:25_ - надпись, появившаяся на стене дворца вавилонского царя Валтасара во время пиршества, когда царь и его гости пили вино из священной посуды, награбленной отцом Валтасара, Навуходоносором, из еврейской святыни. По Даниилу, эти слова означали падение и смерть империи Валтасара. (Прим. автора)


Верещат вельможи: «Браво!»,
И куражатся, и пьют.
Череп батьки кошевого
По рукам передают.

Но увидел кто-то: в небе
Загорелись письмена:
«Мене, текел, фарес…» - «Хлопцы!
Это что? Никак, война?»

Все – на улицу! Задрали
Кверху головы: «Ха-ха!
Чья-то глупая затея!»
«Это что за чепуха?»

«По-каковски? – Маня, Текля,
Фаллос? Тьфу, господь прости…
Кто позволил чушь такую
Столь высо’ко вознести?

Наш язык – общепонятный,
А на небе, вишь, жаргон!»
И вернулись на гулянку –
В свой господский, барский схрон.

Пьянь, смеясь, на стенку лезет
От неясных слов и дел…
Но в дверях вдруг вырос Цезий!
Сонм от страха побелел…

Цезий встал с мечом булатным,
Стронций – со стальным мечом!
Кто-то – с воплем многократным –
Прыг к окошку: «Удерём!»

Не удрать… Пылают сосны,
Пламя чёрное встаёт …
Сдохнешь в чаде гангренозном
Ты – и царствие твоё!

Испугались, жмутся глупо,
Как на бойне гурт овец.
Что дрожать? Уже вы – трупы,
Вам теперь пришёл конец.

Просто так в дыре бетонной
Ваша смерть уже близка.
Вам понятно ль, что Плутоний
Не прощает вам "Сирка"?!



Лазарь

В могиле покоится Лазарь –
Смердит, разложился, - но вот
«Ой-ой! Караул!» - он вылазит! –
Пугает честной народ.

Вылазит из гроба, натужась –
Червями не съеден едва…
Лазарь Моисеевич*. Ужас.
Поворачивается голова.

К жизни его по ошибке
Вернул бессмертия дух:
«Восстань!» - Встрепенулся шибко
Труп, отряхнувшись от мух.

Но в нём не прибавилось жизни –
Смерть душу свела на нет.
Он не помнит родной отчизны,
Ни семьи, ни счастья, ни бед.

Смерть сожра’ла совсем его разум,
Как бумажку сгрызает мышь.
Он воли лишился разом,
Затуманились чувства и мысль.

===============
* В стихотворении имеется в виду Лазарь Моисеевич Каганович (1893 - 1991), долгое время входивший в круг ближайших сподвижников И. В. Сталина и вместе с диктатором ответственный за многие преступления тоталитарного режима в СССР. - Прим. переводчика.



От Лазаря смрад, как от морга,
Фигура его страшна.
На солнце, на горы гордо
Он взирает, как сатана.

Всё ликующее ненавидит, –
Всё, что движется и живёт,
Всё, в чём радость и счастье видит,
Всё, что смертные цепи рвёт.

Ненавидит людские порывы –
Те, что сонных будят от сна;
Ненавидит сосны да ивы,
Ненавистна ему весна.

В этом призраке – дикость и злоба,
Он не мог состоять ни при чём,
Пока император Коба
Не назначил его палачом.

Тут пришло везенье к уроду –
Содрогнулись и стар и млад!
Им замученные народы
В ледяной пустыне лежат.

Обратимся к живящему Духу:
«Отвори в грядущее дверь
И народам, попавшим в проруху,
«О, восстаньте!» – крикни теперь…

Что молчишь? Ты утратил силу?
Не видать на тебе лица?
Так хотя бы верни в могилу
Ненасытного мертвеца!»



ЧЕМОДАНЧИК

На дальней улочке Нью-Йорка
Торгует бойко черноморка –
Одессы звёздочка. В «раю»
Мне чемоданчик предлагает.
Хочу платить – брать не желает:
«Земляк! Я вам его дарю!

Все забирайте чемоданы.
И эти сумочки отдам вам
Берите: новые вполне!
За то, что вспомнили те дачи:
Люстдорф, Аркадию…» И плачет,
И весь товар пакует мне.

Но тут внезапно муж подходит
И злыми беньками обводит
Всю лавку: «Бес тебе в ребро!
Я слышал всё: чужому дяде
Отдать ты хочешь, блажи ради,
Бесплатно всё моё добро?!»

«Ну, что ты? Это просто шутка!» -
Утёрла слёзы за минутку,
Мне шепчет: «Ладно, заплати…
А завтра тихо, чтоб без свары,
Зайди – отдам тебе долляры…
Не сдохнет, чёрт его верти!»

Мечтательница из Одессы!
Как бизнес твой хитёр и весел!
Поклон отваге и уму!
Но я за щедрость чем отдатчик?
И тяжек, тяжек чемоданчик, -
Не подниму, не подниму!


Суламифь

Ты была послушно гола, -
Глина, но ещё не плоть.
Вся нежна и смуглочёла, -
И тебя из искр шеола*
Сотворил я, как Господь.
То есть, в глину я засеял
Этот адский жар и дым,
А потом, как Галилею,
Я накрыл десницей всею,
Словно духом молодым.
Перси я накрыл, как горы,
Между них ложбинка есть…
Через жаркие просторы
Я дошёл до мандрагоры **–
В ароматный, знойный лес.
Там в цветок я медоносный
Впился жадно, как пчела;
Ты звездою високосной,
Нежной, пламенной и росной
Для меня теперь была.
Суламифь, но, может, Ксеня?
Имя я твоё забыл.
Ты – восторг и вдохновенье,
Ты – и смерть, и воскресенье,
Мой животворящий пыл.
Ты всегда растить желала
Виноградники царю,
А душа моя страдала,
Только дерзостно мечтала,
Будто я тебя творю.
Ты была тиха и строга,
Вся – для ласк и похвалы.
Тайна тайн – твоя дорога:
Сотворять пчелу из Бога,
После – Бога из пчелы!

===•
*Шеол – в иудаизме обиталище мёртвых, «тот свет». – Прим. переводчика.
**Мандрагора – растение, корням которого с древности приписывают магическую силу. – Прим. переводчика.


* * *
"Освобождаю тебя от твоего народа!.."
Голос Бога, услышанный апостолом Павлом.
Но кем ты завтра станешь, скинув цепи
Родного слова, песни и золы?
Чужой народ в кебе тебя прилепит,
И не избегнешь новой кабалы.

И снова возжелаешь ты свободы,
И слезет кожа заново твоя,
И с Божьего согласья, в злые годы,
Растоптан ими будешь, как змея.


Жидовка

Ребятишки взрослым подражали:
Разделялись на «своих – чужих»,
А малышке девочке сказали:
«Ты – жидовка! Не берём таких!»

Говорили, вроде бы, беззлобно,
Только едкость в слове том звучит,
И она их объяснить подробно
Попросила: «Что такое “жид”»?

Разбегалась детвора дворами:
Не ответив, были таковы!
Девочка, конечно, к папе-маме:
«Я – жидовка? Что ж молчите вы?

Папа отвернулся, мама плачет…
Боль глуха, а истина нема.
Доченька, пока трудна задача,
Подрастёшь – узнаешь всё сама.

Будешь знать, что это за короста,
И какая злость в сердцах людей,
Почему отец твой, как Акоста,
С гордостью не скажет: «Я – еврей!»

Ты узнаешь, как горька отрава,
Как тавро позора – слово «жид»,
Своего народа честь и славу –
И проклятье, что над ним висит.

Ты поймёшь, какая это драма,
Как громами отзовётся тишь,
Когда дочка тебя спросит: «Мама!
Я – жидовка? Что же ты молчишь?»



* * *

«Если я молюсь на языке, то дух мой молится, но разум мой бесплоден»
Первое послание апостола Павла к коринфянам 14:14.

О, мой народ, ребёнок ясноглазый,
Владей любым наречием земли:
Ищи свой дух и школу в чуждых фразах,
И чутко правде золотой внемли.

Благоговей под мира небесами,
Отвергни сердцем клевету и ложь, -
Но не молись чужими словесами:
Так, на коленях стоя, и умрёшь.


Прощанье

В душе твоей, печальная еврейка,
Ещё жива Украйна, как мечта.
Щебечет в ней днепровский соловейко,
Видна гречихи белая фата.

Тебе сжимает горло ностальгия,
Хотя Днепру не сказано «Прощай!».
Ты плачешь? Плачь! Но не созрел внутри я
Спросить, зачем родной бросаешь край.

Ты – мать, а не изменница, я знаю,
Ты хочешь дать народу своему,
Не только речь. но и дыханье мая,
И это ясно трезвому уму.

Народ – младенец , только что рождённый:
Принять родной язык – его успех..
Не спрятать речь родную в ящик сонный
Иль в душу, словно первородный грех.

На языке родном без разрешенья
Чужих людей заговорит народ,
И матери родимой песнопенье
Весь мир на чашу дружбы созовёт.

Отчизна – хлеб, но ведь она – и слово,
И не поставлю я тебе в вину
Того, что петь ты хочешь васильково
В том Гефсиманском памятном саду.

Душа печали неисповедима,
Но ты за реки, горы и мосты
Идёшь к вершинам Иерусалима, -
Неся туда и песни, и цветы.

Так будь же счастлива, твой путь нетленен,
Но грусти я не в силах превозмочь:
Здесь твоих предков – двадцать поколений,
Ты, плоть от плоти, Украины дочь!

И ты, и ты должна бы с сыновьями
Нести труды и пожинать плоды,
Когда бы не воздвигли между нами
Стену пренебреженья и вражды.

На той стене базальтовой до срока
Застыла соль слезинки вековой,
Но я скажу и Богу, и пророку:
«Не там, а здесь Израиль Твой родной!

Нет, я не буду плакать, я ведь родом
Из тех, кто скалы рушит*… Я вздохну –
И со своим, да и с Твоим народом
Разрушу эту подлую стену.
1988
Дмитро Павличко – Твори в 10 т, - К., Основи, 2010

Том 2, стор. 18 – 36

*В оригинале: «З тих, хто луп’ють скелю кам’яну»: намёк на революционное стихотворение Ивана аФранко «Каменярі» - на строки «Лупа’йте цю скалу! Нехай ні жар ні холод не спинять вас… бо вам призначено скалу оцю розбить!»» - Прим. переводчика.



=================================

Феликс Рахлин, поэтический перевод, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1186 № 105322 от 17.05.2014

0 | 1 | 2468 | 17.11.2024. 19:14:37

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []