Под вечер ветреный, фривольный,
я чайкой свет клевал на волнах,
и крыльями лепил закат.
Пока скамьи и тени стыли,
шептались истины простые
под звоны тающих цикад.

Мир ограничивали: сутки,
скелет приморской парашютки,
в бетон закованный прибой,
кино, таблица высшей лиги,
потертый крест на толстой книге,
спиралью свернутый припой.

И в минаретной арабеске
мне голос чудился библейский -
познаешь, дескать, что почем,
что противленье бесполезно,
когда судьба над жизни бездной
висит дамокловым мечом

покуда живы две химеры -
границы родины и веры,
петлей затягивая круг,
и будь доволен, если вскоре
ты не услышишь лед в затворе,
кому-то предпоследний звук.