Тянет выть по-волчьему,
на строке вися,
степь – поэта вотчина –
выжженная вся.

С петухами ранними
запевает смерть,
молодой да раненый
будет кровью петь.

Крик, что помаленечку
движет умирать,
возвращает в темечко
эхо-бумеранг,

и косу прибрежную
точит океан,
будет все по-прежнему:
слёзы и туман

сигаретный, реющий
над пустым столом,
любит он зверей ещё:
звери греют дом.

Мутная и пенная
влага льётся с крыш.
Отзовись, вселенная,
что же ты молчишь?

Я тебя упраздную!
Я иду на вы!
Катится напраслина
пеньем горловым.

Под телами потными –
вечная кровать,
ничего не поняли –
нечем понимать,

коньячок был марочный,
все навеселе.
Рядом с фотокарточкой
маузер в столе.

И – в дома терпимости,
как шлея под хвост.
Выпало же вырасти
прямиком до звезд!

Под смешки всеобщие
весь душой продрог,
по гудящей площади
двинулся пророк,

Окон створки-устрицы
хлопали в дыму,
и глядели улицы
тихо вслед ему.

Давит в переносице
и в глазах круги,
по векам разносятся
гулкие шаги.

В небо над киосками
вышел Человек.

Площадь Маяковского
укрывает снег.