Моя бедная мама. Кусочки халата
и пришитые чем-то к чему-то детали –
низ от верха, верх снизу. Прочтенье с листа.
попродуктно, по спискам, пока не достали
через голову эти, у края «хвоста»
в никуда. На виду оболочки парада
забивают телами пустые места.
Мы в трамвае, где грузно и аляповато,
истираем терпением формы одежд.
Брешь надежды разрухи и горести меж,
безответность и мерзкость во всём голодухи.
Спи, сынок. Это чайки, голодные духи
городских запустений, покорных бегов
на дистанциях лет у родных берегов.
Это голуби и переулки выводят
в людность мест. Засыпай себе с былью поруки
семьяной, духовой, точно с ложкой во рту.
Это просто светает. Светает в порту.
Их ни там, ни в помине давно уже нет, –
у краёв перелатанной пылью прорухи,
завалился живьём за подкладку рассвет
и пропал безответно, бесследно. Пока.
Где привет и прощанье слились воедино,
тарантасы не ездят отдельно от тел.
Облучки на колёсах. В ладонях – клюка.
Шофера коридоров давно не у дел.
Из хлебов возвращается в ящик мука.
Очерёдности всех заводная картина,
где в окне за балясиной машет рука.




.