Как выходила «Песнь о любви»

(Из записок редактора)
В 80-е годы я работал редактором в кишиневском изательстве «Литература артистикэ» («Художественная литература»). В русской редакции, которой заведовала Маргарита Михайловна Арсеньева.

 Одна из историй, связанных с моей редакторской работой, особенно памятна. Почему? Наверное, из-за накала переживаний, связанных с нею. Из-за неожиданного поворота событий. Из-за... Впрочем, не буду пытаться сформулировать. Попробую лучше рассказать.

 


1.

 

Кишиневским издательствам в ту пору разрешалось печатать книги массового спроса, чтобы покрывать убытки от выпуска заидеологизированной, мало кому интересной продукции. Я не хочу сказать, что не было хороших книг местных авторов. Были. Но они не могли всерьёз повлиять на экономические показатели издательств.

 

Наряду с книгами местных авторов, выпускались советские и зарубежные детективы, фантастика, разного рода развлекаловка. Не всегда это была качественная литература. У нас же, в «Литература артистикэ», М. М. Арсеньева сделала упор на выпуске книг, написанных крупными мастерами. В результате вышли однотомники Булгакова и Воннегута, Нагибина и Грэма Грина и других замечательных авторов.

 

Возник замысел выпустить антологию русской любовной лирики 18-20 веков. Через всю книгу проходил сквозной комментарий, содержавший множество интересных сведений. «Войти» в антологию читателю помогали написанные столь же ярко и доходчиво вступительные статьи – не одна, как это было привычно, а две. Составлением книги, вступительными статьями и комментариями занимался известный московский критик Александр Горловский. А редактировать однотомник, получивший назание «Песнь о любви», поручили мне.

 

Так в 1986 году в нашем издательстве мне довелось познакомиться с Александром Самойловичем Горловским.

 

Он был человеком незаурядным. Глубина его познаний поражала. Как и его величайшая любовь к русской литературе и стремление передать эту любовь читателю, с максимально возможной доходчивостью рассказывая о вещах очень непростых.

 

Нельзя было не заметить и не оценить его мягкости, доброжелательности, деликатности – и одновременно умения спокойно, но твёрдо отстаивать свою принципиальную позицию. Нельзя было не заметить его постоянной ориентированности на Культуру в высших её проявлениях.

 

В 1988 году, не дотянув до пятидесяти восьми лет, Александр Горловский скончался. Возможно, прожил бы больше, если бы меньше тягот было в его судьбе. Если бы в студенческие годы не был арестован как сын врага народа, а потом сослан в Казахстан, откуда вернулся только после смерти Сталина...

 

Но я не буду подробно рассказывать о его судьбе. О Горловском есть статья в «Википедии», есть посвященные ему страницы в интернете. О нем помнят те, кто его знал, читал его книги и статьи.

 

 

2.

 

Вернемся, однако, в год 1986-й. Перестройка. Время перемен. Совершенно в духе этого времени Александр Горловский включил в книгу, наряду с разделами, посвященными другим поэтам, раздел, где была представлена любовная лирика Николая Гумилева. У нас, издателей, это не вызвало возражений.

 

Все издававшиеся книги поступали в лит – так сокращенно называли подразделение Главлита (цензурного комитета), размещавшееся в одном здании с нами, в Доме издательств. Там их читали и, если возражений не было, на титульном листе ставили штамп, позволявший отправить книгу в печать. Это называлось – книга залитирована.

 

Попала в лит и «Песнь о любви».

 

После этого Маргариту Арсеньеву вызвали в здание, где размещалось руководство Главлита, к его начальнику. Состоялся очень непростой разговор с этим самым начальником, назвавшим Гумилева белогвардейцем. Сказал он это – как будто клеймо поставил. Итог разговора - запрет печатать в книге стихи Гумилева.

 

Да, времена менялись, но пока ещё не настолько, чтобы можно было печатать Гумилева. Не то что у нас - его еще и в Москве не публиковали. Посвященный ему раздел пришлось из книги убрать. А также - удалить упоминания о том, что на таких-то поэтов Гумилев оказал влияние.

 

 

3.

 

Вскоре после этого в лит попросили прийти директора нашего издательства Д. И. Тампея и меня. Зачем нас вызвали, мы не знали. Известно было только, что в связи с «Песнью о любви».

 

Мне предстояло в первый раз в жизни встретиться с цензорами.

 

Они оказались примерно такими, как я себе и представлял. Два немолодых человека. Разговаривают вежливо, а в глазах – холодок недоверия.

 

С Гумилевым вопрос был уже решен, его имя упомянули вскользь. Говорили о другом. На вопросы отвечал преимущественно я. Директор наш лишь изредка вставлял – надо сказать, весьма умело – фразы, несколько разряжавшие обстановку.

 

Зачем же нас вызвали? А вот зачем: весной 1986-го (перестроечного!) года мы должны были объяснить, на каком основании в книгу включены стихи Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама.

 

Я опешил. Решил, что чего-то не понял:

 

– Как же? Ведь стихи всех этих поэтов опубликованы в центральных изданиях! В Москве и Ленинграде выходили их книги!

 

Цензоры ответили, что им это неизвестно.

 

– Вышли книги, говорите? Где, в каком году, в каком издательстве?

 

Я сказал, что этих авторов уже не раз издавали. Но мои собеседники хотели получить конкретные сведения. А я не мог навскидку вспомнить точные выходные данные книг этих поэтов.

 

Они переглянулись между собой: мол, мы так и знали. И повели речь о том что из книги «Песнь о любви» нужно этих авторов убрать.

 

Мне и в голову не могло прийти, что события примут такой оборот.

 

– Как же так? – сказал я. – Эти авторы широко известны. О них пишут как о выдающихся поэтах. Их цитируют в статьях...

 

В ответ я услышал: кто о них пишет? Где? Назовите имена, приведите примеры...

 

Это был диалог глухих между собой. Я им говорил, что Ахматову, Цветаеву, Мандельштама печатать можно, а они мне – что ничего об этом не знают.

 

Впрочем, в ходе разговора они несколько сместили акцент: если данных авторов где-то и печатали, это для них не указ.

 

Один из них сказал:

 

– По поводу Ахматовой было постановление ЦК...

 

Вот в какую древность заглянул. 1946-й год, постановление об Ахматовой и Зощенко...

 

– Так ведь это ж когда было! – сказал я.

 

– Ну и что? – возразил цензор. – Это постановление никто не отменял!

 

А я-то был уверен, что оно давно отменено...

 

Я стал говорить о перестройке, о том, что в стране происходят перемены и не нужно так уж цепко держаться за старое... Цензоры со мной не спорили. И разговор даже перешел в несколько иную плоскость. Теперь они хотели доказательств не того, что Ахматову, Цветаеву и Мандельштама публиковали в совсем недавние времена, а того, что эти поэты получили широкое признание со стороны специалистов – критиков и литературоведов.

 

Нужна, сказали цензоры, объёмная справка, из которой явствовало бы, что видные советские критики и литературоведы считают творческое наследие Цветаевой, Ахматовой и Мандельштама ценным.

 

- Для чего? – спросил я.

 

Внятного ответа не последовало. Они требовали справку. Иначе - книга «Песнь о любви» выйдет без стихов трех поэтов...

 

Для чего им эта справка?

 

Дмитрий Иванович, наш директор, произнес фразу, в которой я уловил намек на суть происходящего.

 

И до меня стало доходить... Они привыкли к определённости: это можно, а это нет. А здесь, с одной стороны – давний запрет на публикацию данных авторов, с другой – факт, что в центральных издательствах выпустили их книги. Да и пресловутый дух времени...

 

В общем, цензоры хотят подстраховаться. Циркуляра сверху не было, - значит, пусть будет, на худой конец, справка, чтобы предъявить начальству в случае чего...

 

4.

 

Пришлось готовить справку. Заниматься работой, раздражавшей меня своей бессмысленностью. Сидеть в библиотеке, делать выписки. Составлять текст, стремясь, чтобы выглядело поубедительнее.

 

И все это – по прихоти цензоров, которые живут представлениями сорокалетней давности...

 

Справка должна была быть внушительной по объёму. Такой и получилась – больше двадцати страниц машинописного текста. С предложениями типа: «В своем фундаментальном труде «Теория стиха» академик В.М.Жирмунский пишет об Анне Ахматовой то-то и то-то...».

 

Цензоры справку приняли. «Песнь о любви» пошла в печать.

 

Был май 1986 года.

 

Книга была выпущена массовым тиражом и пользовалась огромным успехом у читателей.

 

В сентябре того же года в журнале «Огонёк» была опубликована статья председателя Союза писателей СССР Владимира Карпова «Поэт Николай Гумилев». Статья осторожно, с оговорками, но все-таки частично реабилитировала Гумилёва. Так что, издай мы антологию месяца на четыре позже, она, возможно, вышла бы с упоминаниями о поэте. Но включить в книгу его стихи нам все равно бы не позволили.

 

Вот, собственно, и вся история.

 







Николай Сундеев, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1244 № 103396 от 28.01.2014

0 | 2 | 1847 | 31.10.2024. 07:04:04

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Да,было времечко.
Хорошо, Николай, что Вы рассказали об этом.
Тоже самое творилось в Крыму, в издательстве "Таврия"...
Как ярко всё вспомнилось благодаря Вашему повествованию.
Спасибо!
В.Е.

Шаткое было время. Никто не знал, куда власть вырулит. Интеллигенция роптала шепотом (еще шепотом, но – уже роптала). Бюрократы приспосабливались: на открытых партсобраниях произносили «правильные» речи, а в частных беседах пытались со всеми быть «в доску». Помню своего директора, бывшего партработника с культпросветовским образованием, который по нескольку раз на дню менял свое мнение по одному и тому же политическому вопросу, причем с одинаковой безапеляционностью и «командным» тоном. Зато с глазу на глаз превращался в «лучшего друга».
У нас в Киеве ко всем прочим прелестям добавилась еще и борьба с «чернобыльскими паникерами». Одна ушлая сотрудница престижного учреждения, не щадя живота усердствовавшая на упомянутом поприще, очень скоро стала неистовым (и публичным!) борцом с «брехней о Чернобыле».
Впрочем, вслед за Чернобыльской бедой последовала «борьба с нетрудовыми доходами» (лето 1986 г.), когда доблестная милиция и ее помощники крушили домашние теплицы и третировали дачников ("помидорное дело") – в лучших традициях большевиков-экспроприаторов.
… В моей комнате на работе лежала старенькая гитара, и я частенько по вечером задерживался, чтобы вволю побренчать и попеть бардовские песни (хотя бы для себя). Однажды вечером, когда я уже покидал пределы родного учреждения, наша дежурная –«ключница», пенсионерка в очках и, вроде бы, не самой жлобской наружности, сердито выпалила:
- Вы там на гитаре играете! А у нас, между прочим, государственное учреждение!
А ей в ответ:
- Гитара, между прочим, тоже государственный инструмент! Знаете, сколько есть великих советских гитаристов?
- Я напишу докладную директору…
- Директор обо всем знает и всей душой поддерживает…
Вот тут нашу «остапиху» и понесло:
- Хххииинтелигенция-а-а! – заорала она, набрав полную грудь спертого учрежденческого воздуха. – На голову народу сели… Обнаглели… Сталина на вас нет!..
Я уже вышел на улицу, но монолог разъяренной бабули еще продолжался, хотя уже в немой компании со стенами, лестницей, ключами и входной дверью. Разбирать его на слова и смыслы казалось не только ненужным, но и вредным для ушей и мозгов делом.
А если бы все повернулось так, как хотела эта бабушка?!