Речь. Свистела стрелой и звенела дамасскою сталью,
по земле растекалась чадящею жирной печалью,
заходилась от боли, спекаясь в обугленном тигле,
и металась по свету, как плач Ярославны в Путивле.
Над страной деревянной, над полем с поганою спесью,
над рекой обернись белым голубем с радостной вестью,
но, когда обагрят тебя сполохи битвы на Калке,-
волком бешеным режь лошадиные потные холки.
Речь. Твои палачи надрывали от хохота чрево:
- Пусть читают кириллицу только могильные черви.
Истребляли дословно, учили латинскому шрифту.
Мордовали за правду и сеяли лютую кривду.
Время двигалось вспять, и бесились цепные собаки,
ты проникла туда, где зимуют сибирские раки.
На байкальских ветрах зазвучала унылая песня,
и пошли по казацким станицам подметные письма.
Да с сумой по широкой Руси с перекатною голью,
до костей пропитавшись на промыслах каменной солью:
от державных высот новогодней державинской оды
до Мазурских болот обреченной российской пехоты...
Повесть временных лет проникает в родное столетье,
разметав над собой эскадрильи крестов в сорок третьем,
чтобы дух созидания, тронув обломки бетона,
воплотился в пролетах мостов инженера Патона.
Речь. Моею надеждой сама себя видишь и слышишь,
от волненья, склоняясь над саженцем, словно не дышишь,
превращаешься в слух непрерывный, как первенца лепет,
представляешь легко, словно птичье название "лебедь",-
знак упругий и крепкий, как сильное рукопожатье,
звук доверчивый, нежный, как шепот и шорохи платья.
Так твои черенки обращаются в дудки пастушьи,
в стройных кронах органов сражаются насмерть с удушьем,
чтоб зеркальная ртуть не разъела витраж мирозданья,
чтоб нащупывать путь к устраненью причины страданья.