Чувство Родины

Когда с заработанного рубля отдают работнику тридцать четыре копейки, то средний заработок, не превышающий семидесяти пяти рублей, рано или поздно определит сознание работника — каким бы высокоразвитым этот работник ни был. И уровень притязаний, определяемый двадцатью копейками на карманные расходы, не выйдет за рамки малогабаритки в хрущобе где-нибудь в Новых Черемушках.
Марксисты научили меня простой истине: все, что со мной происходит, обусловлено моим материальным положением. Поэтому и не существует абсолютной морали, а только мораль времени, места и класса. Эти три фактора определяют тот неписаный закон человеческого поведения, которым мы руководствуемся.
Правильность моих рассуждений подтверждена семьюдесятью годами советской власти. Это она разжевывала моих со¬граждан острыми зубками, переварила дедушек и бабушек, слопала маму и папу и принялась есть меня, мужа и наших детей. Результатом ее пищеварения стал воплощающийся на моих глазах в жизнь позитивный миф прогресса.
Марксистская мораль ничего общего с законом жизни порядочных людей не имеет — это наработанная традиция использования человеческой жизни с единственной целью — заставить человека работать сильнее отпущенных на это сил. Традиция новых рабовладельческих отношений. Зубки этой традиции в далеком прошлом — ну если не от совсем уж древних деспотий, то совершенно очевиден прикус, появившийся в славные времена испанской инквизиции.
Объединяет эти и те времена уверенность, что люди, у которых отобрана вера в силу Духа Святого или навязана мораль, определяемая бытием, — всего лишь шея, для которой есть хомут, всего лишь тело под кнут, всего лишь руки для кайла, ружья, пера или наручников. Предмет в ряду предметов, которым распоряжается сила без совести и чести. Клыки у нее хорошо сформированные, они и сейчас готовы цапнуть и вернуть человека к тридцати четырем копейкам с заработанного рубля.
Так думала я, глядя на взлетевший в небеса купол Айя-Софии. Душа моя парила далеко-далеко, где гурии в прозрач¬ных шальварах, маленькими ножками переступая, танцуют воздушные танцы, а щекастые ангелы в алых фесках протяги¬вают очумелым моим спутникам кофе по-турецки в прозрач¬ных стаканах тюльпанчиками, не похожих на наши граненые, наполненные отнюдь не напитком знойного юга, но горькой слезой наивного человека, верящего, что эти горькие слезы и есть путь к радости неземной.
В высоком небе, подпираемом столбиками минаретов, весь день летает дирижабль. Доброе неповоротливое животное с арабской вязью на боку. Может быть, это небесный кит, пото¬му что постоянно рассыпает фонтанчики искр, не долетающие до земли. На земле, задрав голову, стою я и примериваю к себе новую жизнь, в которой все не так, как было. В ней Айя-София, огромная и страшная в своей красоте, и дирижабль, и феска, которую я придерживаю обеими руками, чтобы не сва¬лилась, и тюльпанчик с кофе, и куча лир — миллионы! Я миллионерша, я могу все, что хочу, — вот пойду сейчас и посмотрю на бриллиант, второй в мире после лондонского, посмотрю — и вернусь назад, туда, где больше нет родины, нет рублей, нет марксистской морали, а есть простая истина: чтобы жить, нужно выжить. Можно остаться в Стамбуле и быть счастливой и свободной, можно уехать куда угодно. Но я возвращаюсь — потому что я все знаю о себе. Я человек советского роду и племени, и пусть нет теперь ни роду ни племени, но осталась марксистская истина, вошедшая в меня с молоком матери: бытие определяет сознание, и, значит, мое место там, где больше нет родины, но есть такие, как я. А там, где есть мы, родина никуда не денется.
Я вернулась домой и поняла, что сознание больше не подчиняется мне. Что все не так. Родина не вокруг, а в голове. Вокруг плохо. В голове тоже плохо. Везде плохо. Не знаю, что делать с этим «плохо». Жить не хочется. Не получается. Умирать тоже не хочется.
Сижу на кухне и смотрю на чистый лист блокнота. Беру карандаш и пишу: «Собаки».

Собаки

Город заселили собаки. Они разговаривают по ночам хриплыми лающими голосами. С подвыванием. Заглушают шум прибоя, шепот разбуженных весной деревьев. Разрушают ночную тишину. Собираются в стаи. Ведут активную ночную жизнь.
Днем молча снуют между людьми. Раз на заднем дворе больницы скорой помощи, возле мусорных контейнеров, напали на санитарку. Загрызли... Но это случай исключительный. Первыми они не нападают. Как правило.
Когда-то по городу ездили страшные машины с гицеля-ми-собаколовами. В чреве машин барахтались отловленные огромными сачками собаки. Из них делали деньги или мыло. Я ненавидела гицелей, жалея собак.
Сегодня ночью мне захотелось, чтобы по городу, наполненному лаем и дерьмом (ногу поставить негде!), проехали гицели.
В городе невозможно жить, пора готовить большую облаву. Если облава не поможет, я решусь на крайнюю меру — отстрел. Пришло время войны.
Не знаю, как собаки узнают о моих мыслях. При встрече они взглядом дают понять: знаем. Агрессии не проявляют. Вероятно, помнят о моей прежней любви.
Но вчера болонка укусила мою спутницу. Просто подошла и укусила за ногу. И посмотрела на меня.
Может случиться, что людям придется покинуть город. Жить в нем становится небезопасно. Каждой ночью мы теряем своих, — обязательно кто-то просыпается с рыщущим по-собачьи взглядом... Ночной вой усилился. В домашних собаках я заметила молчаливую готовность к сговору.
Дворняги уже пользуются общественным транспортом, поглядывая свысока на породистых псов в «девятках», «тойотах» и «фордах».

Город в опасности. Он перестал спать, содрогаясь от воя и скрежета зубовного. По переулкам, сбегающим к морю, собаки и хозяева прогуливают друг друга. Псы из стаи хмуро оглядывают их, брезгливо дергают губами, обнажая клыки.
Скоро власть окончательно перейдет к собакам.
Пора подумать о местах, где можно жить не опасаясь. Пора спасаться.
Боюсь, что большой охоты уже не случится, — мало осталось людей. Куда ни посмотри — хвосты, клыки, пасти.
Собачьи стаи делят город на контролируемые секторы. У них свои дела, свои разборки.
Многим кажется, что собакам нет до людей дела. Это не так! Необходимый процент обслуживающих они сохранят.
Я знаю, что собаки не любят района мыловаренного завода. Будь моя воля, я бы весь город превратила в мыловарню. И обустроила кафешками, специализирующимися на хот-догах.
Иначе псы сожрут нас.
Скорее всего, так и будет.
Вчера на встречной суке шерсть вздыбилась, когда мы глянули друг другу в глаза.
Как они все-таки узнают мои мысли?..
Я живу среди псов, не выдерживающих человеческого взгляда и норовящих вцепиться в горло.
...Я решила купить себе пистолет.

Ольга Ильницкая, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1083 № 101926 от 11.11.2013

0 | 4 | 1991 | 25.11.2024. 04:31:16

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []