Я, таскавший штаны из дерюги
с закордонным фарцовым клеймом,
не держу нос по ветру, как флюгер,
не пасую пред всяким дерьмом.
Я, не метивший в стан комсомола,
бог и царь проходного двора,
дотемна ошивался у мола
и с уловом встречал сейнера.
Бил прожектор во тьму с погранвышки,
на маяк шли упрямо суда;
припортовые помнят мальчишки,
кто кумиром у них был тогда.
Возвращались с путины ребята,
даль черна, словно то мумиё;
только Ялта одна виновата,
что поэтом я стал у неё.
И сейчас, на зарвавшихся глядя,
что банкир – что хапуга – что тать,
я кричу: – «Осторожнее, дядя,
можно и по рогам схлопотать!».
Но несутся в своих иномарках
/нувориши! – кидалы! – жлобы!/,
и у моря в прославленных парках
виллы их всё растут, как грибы.
Тоже хапай! – визжат, – ведь на юге
каждый метр – это бабки, дебил!..
Не держу нос по ветру, как флюгер, –
курс делячества не проходил.