Этот розовый домик нелеп
за чертою депо и вокзала,
и увидишь ты, если не слеп,
как чужая здесь жизнь пробежала.
Вот качели забытые, вот
мальчик бегает – юный очкарик,
тает в небе большом самолёт
очень маленький, словно комарик.
Мальчик здесь не живёт, он сюда
ходит, чтобы наесться ожины;
нити слизней блестят, как слюда,
над фрамугой висят паутины.
Дранка с крыши ободрана, и
двери сорваны в тёмном подвале,
безмятежно поют соловьи,
даже лучше, чем раньше певали.
Возле лавки семейство опят
разрослось, осмелевши без меры,
этот розовый домик опять
постепенно становится серым.
Значит, гаснет закат над горой,
тень её наползает уступно,
и танцует назойливый рой
мошкары возле глаз неотступно…

ВСЁ ОТМЕЧЕНО ЗЫБКОСТЬЮ МИРА

Сад запущен. Скамеечка. Столик.
Лук от зноя на грядках полёг…
Проживал здесь хромой алкоголик
и приезжим сдавал флигелёк.

Трель сверчковая полог зелёный
колыхала, скрипела кровать:
летней ночью интимные стоны
флигелёк тот не думал скрывать.

Всё отмечено зыбкостью мира,
эфемерностью жизненных сил;
полоумный потомок Сатира
у жильцов на похмелье просил.

Шёл он к бухте под кронами пиний,
бормотал: «Не забыл ещё, друг?» -
и плавник появлялся дельфиний
на зеркальной поверхности вдруг.

Не сумел в те мгновенья посметь я
ни окликнуть его, ни спросить,
и качала, как мошек, столетья
паутины серебряной нить…