Из Николаса Гильена. 3

Намерение

Этой ночью,
как только взойдет Луна,
разменяю-ка ее на песеты.

Но стыдно мне станет, если кто узнает:
ведь она –
память старая
о моем детстве.

Вариант:

Этой ночью,
лишь только взойдет Луна,
разменяю-ка ее на песеты.

Но худо мне будет, если об этом узнают:
ведь она –
всё наследство мое
от давнего детства.

Proposito

Esta noche,
cuando la Luna salga,
la cambiare en pesetas.

Pero me doleria que se supiera,
porque es un viejo
recuerdo
de familia.


Элегия Камагуэю*

"Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
........................................................
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна..."

Иосиф Бродский. "От окраины к центру"
(Эпиграф взят переводчиком)

О, Камагуэй, о, кроткая
местность пастухов и сомбреро!
В горле ком – но кричит мне ночь с ее тайной,
в горле ком – но приказывает говорить мне
профиль отца – неотступная память,
в горле ком – но зовет меня
глухой его голос и рыдание ветра.

О, Камагуэй, о кладбище пресвятое –
о, погост пресвятой, пресвятой! – Целую
камни твои вековые, твой лоб почерневший.
Топчу башмаками блудного сына –
странника, что ушел, но вернулся –
грудь твою
в величавом покое.
Вижу себя – вот я, как вор, убегаю. Ищу
в твоей фиолетовой утренней дымке
переулок один – и иду по нему –
по лабиринту детства,
среди сонма церквей,
средь мачете крестьян,
по площадям, по крови, по крикам
ушедшего времени.
Это – сон.
О, мой город.

Голос струны несмелой
звучит надо мною, плача:

Гвоздика рассвета,
алый багрянец зари –
скоро солнце сожжет
твой красный венчик.
Гитара моя неустанная –
зеркало, куда смотрюсь
с той минуты,
как город я тихо покинул
рано утром –
помнит ту, что мертва:
рвет мне душу, вздыхая.

Дальше иду. Мне навстречу –
лошади сонные,
торговцы сонные,
пьяницы сонные, плетущиеся домой:
падаю, плачу; натыкаюсь
на людей из ушедшего времени,
на людей где-то там, далеко –
что бродят, как тени,
ускользая из прошлых времен.
Это – сон.
О, мой город.

Если б мог я
поверить гитаре-другу
свою боль простую, то спел бы:

Вот снова я здесь, о земля моя! –
на каменной кладке твоих мостовых,
где с ватагой мальчишек гонялся ребенком.
Лишь вспомню –
и будто кинжалом в ребра –
хоть умирай.
И пусть успел я вернуться –
всё мне чудится – я в кинозале:
смотрю, как прошла моя жизнь!

Твержу имена – уже бесприютные, сирые,
как голые кости доисторических предков
под небом открытым.
(Моя предыстория: только-только – вчера,
сегодня – всё еще – и, может быть, завтра.)

Где сейчас Ньико Лопес – аптекарь
и друг? Где, к примеру,
Эстебан Корес, муниципальный
чиновник, с круглым красным лицом
и хриплым ласковым голосом?
А куда девалась моя маленькая бабуля,
без устали ходившая по дорогам –
маленькая моя бабуля –
низенькая Пепилья моя –
со своим придушенным сиплым голосом
и раковой лечебной косынкой на шее –
бабуля моя маленькая?
A полицейский Каанмань,
со строгими зелеными глазами
и двумя зубами во рту?
И где сейчас Самора – тот негр-полицейский,
громада телом и добряк душой –
с его улыбкой?
("Самора! – вон идет Самора!" –
вопль ужаса средь детских моих игр,
гроза былых забав).
А мой приятель Агустин Пуэйо,
что рассуждал об Аристотелe
на вечерах, где вспоминали о Масео?**
Вдруг память выдает мне:
Серафин Толедо! –
огромный его нос я вижу,
слышу его хохот
и вижу ножницы его портновские.
От Томаса Велеса
осталась мне
(Томаса Велеса, моего учителя)
классная доска с логарифмами
да темный рой наших пчел-математиков
в Переулке Смеха.
Апелес Пла меня поджидает –
художник-мазила из ветра и пыли –
Добрый мой Враг –
сущий дьявол, что мне преподал
первую женщину и первый глоток.
A пространная та газета,
где сеньор Бьелса разливался
реками передовиц? Где та повозка
с её "динь-дан", "динь-дан" –
та старая "динь-дан"-повозка
дона Мигеля Рамиреса, доктора –
хилого слабого человечка,
у которого хватило сил
выдрать мне корень зуба? Встречаю
там – на развилке памяти,
пред наборной доской со свинцовыми буквами –
Просперо Каррераса, печатника,
вылитого монгола –
вспышку искр электрических,
мелькнувшую в тиши захолустной типографии
моего детства. Вон идет Кандидо Саласар,
разносивший газету из района в район,
мечтатель-либерал с гордым профилем
римского императора,
разносивший ее под небом со звездами
и летучими мышами,
а в последнюю ночь разносивший
розы из краски и крови,
нарезанные моим отцом для города.
Госпитальная улица – прохожу
вдоль морщинистой кожи твоей из глины,
искусанной ветром.
Не забыл – я не в силах забыть:
улица Сан-Игнасио,
широкий балкон невесомый,
парящий над простым неказистым домиком –
там любил мечтать дон Систо – адвокат и мой крёстный.
Разыщи-ка мне, улица Сан-Мигель,
снова ту парту в читальном зале,
истерзанную перечинными ножами,
и ту аудиторию с радостным гомоном –
будто гигантский тонко-гудящий улей –
и раскатистый голос с нотой металла
Луиса Мануэля де Варона.

Пешком иду сюда – и здесь остаюсь я –
тут, с моим городом.
Иду с моими воспоминаньями,
с ранами моими и стихами.

Мать моя стоит у окна
нашего дома; вот подхожу –
это она –
та, что вся была – плач и мольба
в то утро, когда я ее покинул.
С белой шапки ее волос
наш хлопок берет пример.
А от глаз ее – как у нежной голубки –
сердце мое, вновь забившись,
берет свой свет.

Пешком иду сюда – и погружаюсь в эту пучину,
Пешком иду – и бросаюсь, распластанный, в эту траву.
Иду веселиться сюда– на эту самую площадь,
Петь иду сюда– прямо под этими облаками –
вместе с юными трепетными гитарами
с их бедрами полуоткрытыми.
Народ, торопящийся по своим делам –
голоса, гортани, ногти улиц –
чистые души повседневной жизни,
не герои – нет: лишь фон истории –
знайте ж: я с вами говорю – я вижу вас во сне,
знайте: я ищу вас посредине этой ночи –
среди этой самой ночи,
знайте: я ищу вас среди ночи –
среди полного молчания:
ищу в ночи – и надежде.

____________________________________________________________
* Камагуэй - кубинская провинция и одноименный город - столица этой провинции.
В г. Камагуэе в 1898 г. родился Николас Гильен, знаменитый кубинский поэт; он был мулатом, род его по отцовской линии восходил к испанским конкистадорам. Отец Гильена держал типографию либерального направления, издавал газету "Libertad" ("Свобода") и был расстрелян правительственными войсками, когда Гильену не было еще пятнадцати. Гильен много ездил по миру, а в период правления Батисты ему был закрыт доступ на Кубу, на которую он смог вернуться только после революции, возглавленной Фиделем Кастро.
** Масео - генерал-партизан, герой освободительной войны кубинцев против испанского владычества (родился в 1848 г.).

Elegia Camagueyana

Oh Camaguey, oh suave
comarca de pastores y sombreros!
No puedo hablar, pero me gritan
la noche, este misterio;
no puedo hablar, pero me obligan
el perfil de mi padre, su indice de recuerdo;
no puedo hablar, pero me llaman
su detenida voz y el sollozo del viento.

Oh Camaguey, oh santo
camposanto, santo, santo! Beso
tu piedra secular, tu frente ennegrecida;
piso con mis zapatos de retorno,
con mis pies de ida y vuelta,
el gran reposo de tu pecho.
Me veo partir como un jinete. Busco
en tu violada niebla matinal
una calle y la sigo
por entre el laberinto de mi infancia,
por entre las iglesias torrenciales,
por entre los machetes campesinos,
por entre plazas, sangres, gritos
de otro tiempo.
Es un sueno.
Oh, mi pueblo.

La voz de una guitarra suspendida
suena, llora en el aire:

Clavel de la madrugada,
el de celeste arrebol,
ya quema el fuego del sol
tu gran corola pintada.
Mi bandurria desvelada,
espejo en que yo me miro,
desde el humilde retiro
de la ciudad que despierta,
al recordar a mi muerta,
se me rompe en un suspiro.

Andando voy. Encuentro
caballos sonolientos
y vendedores sonolientos
y borrachos de vuelta, sonolientos:
caigo, lloro; tropiezo
con gentes de otro tiempo,
con gentes de alla lejos,
que ruedan, se deslizan
de otro tiempo.
Es un sueno.
Oh, mi pueblo.

Si yo pudiera
confiar a una guitarra companera
mi pena simple, cantaria:

Aqui estoy oh tierra mia!
en tus calles empedradas,
donde de nino, en bandadas
con otros ninos, corria.
Punal de melancolia
este que me va a matar,
pues si alcance a regresar,
me siento, desde que vine,
como en la sala de un cine,
viendo mi vida pasar!

Repito nombres ya desabrigados,
a la intemperie; nombres como huesos
de antepasados prehistoricos.
(Mi prehistoria: ayer apenas,
hoy mismo todavia y manana tal vez.)
Donde esta Nico Lуpez, farmaceutico
y amigo? Donde esta, por ejemplo,
Esteban Cores, empleado
municipal, redonda cara roja
con su voz suave y ronca?
A donde fue mi abuela pequenita,
caminadora pequenita,
Pepilla pequenita,
con su voz asfixiada y su panuelo
de cancer ya en el cuello,
mi abuela pequenita?
Y el policia Caanman, con altos ojos verdes
y boca de dos dientes?
Y donde esta Zamora, el policia
negro, corpachon de gigante,
sonrisa de hombre bueno?
(Zamora, que alla viene Zamora!
Era el grito de espanto
sobre mis juegos, terror de mis esparcimientos.)
Y mi compadre Agustin Pueyo,
que hablaba de Aristoteles
en las tertulias de «Maceo»?
De repente me acuerdo
de Serafin Toledo,
su gran nariz, su carcajada,
sus tijeras de sastre,
lo veo.
De Tomas Velez tengo
(de Tomas Velez, mi maestro)
el pizarron con logaritmos
y un colmenar oscuro de abejas matematicas
en el Callejon de la Risa.
Apeles Pla me espera,
pintor municipal de viento y polvo,
el Enemigo Bueno,
diablo mayor, que me enseno
la primera mujer y el primer trago.
Y aquel ancho periodico
donde el senor Bielsa desataba
rios editoriales? Dуnde esta el coche,
con su tin-tan, tin-tan,
con su tin-tan el coche
de don Miguel Ramirez, medico
quebradizo y panal que tuvo fuerzas
para arrancarme de raiz? Encuentro
en un recodo del recuerdo,
frente a un muro de plomos alfabetos,
a Prospero Carreras, el tipografo
casi mongol, breve chispazo electrico
alla en la suave imprenta provinciana
de mi ninez. Ahi pasa
Candido Salazar, que repartia
de barrio en barrio y sueno liberal,
repartia
con su perfil de emperador romano,
repartia
bajo un cielo de estrellas y murcielagos,
en la noche reciente repartia
rosas de tinta y sangre
cortadas por mi padre para el pueblo.
Calle del Hospital, recorro
tu antigua piel de barro mordida por el viento.
No olvide, no he olvidado,
calle de San Ignacio,
el gran balcon aereo
de la terrestre casa donde sono don Sixto,
que fue abogado y mi padrino.
Buscame, calle de San Miguel, de nuevo
aquel pupitre publico
lleno de cicatrices cortaplumas
y el aula pajarera, fino trueno
colmenar y la ancha voz metalica
de Luis Manuel de Varona.

Vengo de andar y aqui me quedo,
con mi pueblo.
Vengo con mis recuerdos,
vengo con mis heridas y mis versos.

Mi madre esta en la ventana
de mi casa cuando llego;
ella, que fue llanto y ruego,
cuando parti una manana.
De su cabellera cana
toma ejemplo el algodon,
y de sus ojos, que son
ojos de suave paloma,
latiendo de nuevo, toma
nueva luz mi corazon.

Vengo de andar y aqui me hundo, en esta espuma.
Vengo de andar y aqui me tiendo, en esta hierba.
Aqui vengo a jugar, en esta plaza.
Aqui vengo a cantar, bajo estas nubes,
junto a verdes guitarras temblorosas,
de muslos entreabiertos.
Gente de urgencia diaria,
voces, gargantas, unas
de la calle, limpidas almas cotidianas,
heroes no, fondo de historia,
sabed que os hablo y sueсo,
sabed que os busco en medio de la noche,
en medio de la noche,
sabed que os busco en medio de la noche,
la noche, este silencio,
en medio de la noche y la esperanza.


Больная сельва

Сельва захворала:
Местами кожа изрезана на квадраты,
высохла и стала твердой.
Проказа, может быть – или сифилис?
Нет, совсем не похоже.
Судя по виду –
и по другим таким же случаям –
сельва рожает город.

El bosque enfermo

El bosque se ha enfermado.
Hay sitios donde esta
la piel cuarteada, seca, dura.
Lepra tal vez, o sifilis?
No; parece que no.
A lo que se ve y se sabe de otros casos,
le esta naciendo una ciudad.


Гроза

Гроза отдаленная.
Ночь, молниями иссечённая.
Небо содрогается снова и снова –
будто кожа жеребенка,
терзаемая оводами.


Вариант:

Гроза отдаленная.
Ночь, молниями иссечённая.
Небо содрогается ежеминутно –
точно шкура жеребёнка,
истерзанная мухами.

Tempestad

La tempestad lejana.
La noche cuarteada de relampagos.
Еl cielo se estremece a cada instante
como la piel de un potro
martirizado por las moscas.

Елена Багдаева, поэтический перевод, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1435 № 97486 от 04.02.2013

0 | 0 | 1470 | 22.11.2024. 00:37:16

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []