Междуречье. Таблица VIII

Смерть и жизнь во власти языка (Сол18; 23)


Имена это люди, которые стали людьми, когда любящим вызваны из
предчувствия их в пустоте, что лишь гордостью созданным страхом
хранима была. И тогда там не камень холодный один, но уже Симеиз
с олеандром, фисташкой и дубом у моря. И спекшимся заново прахом
поднимаются ярусом белые скалы, обещающие краем своим парадиз,
где понятие «я» начинается с возгласа «ты», и единственным взмахом

руки там открываются полости света, что расширяясь вглубь и окрест
каждого слова (которое больше не завершаемо, и чьи песчаные стены
осыпаются от вдоха и выдоха в такт), - всех, кому перемена такая мест
нужна, берегут. Тогда узнавание себя как другого, как ток, через вены
к аорте - под самое сердце бьёт, чтобы в памяти навсегда палимпсест
отчаяния стереть, и проявить, словно на чёрной плёнке, как Микены

с Воротами Львов, что замкнули стены циклопов, растекаясь в слюде
не остывшей от страсти, омываются Москва - рекой, и слог в гортани
охлаждаясь слогом другим, доходит до губ, и каменные тропы везде
заполняются всадниками; торговцами оливками и вином в час ранний -
круглая площадь, где сиреневые цикламены вплетая в волосы, - резеде
жёлтой в духах отдают предпочтение женщины. И через четыре грани

этого кристалла – речь, соединяя «всё» и «всегда», в круговорот огонь
разгоняет, и одна кольцевая дорога чертит образ еще одной кольцевой.
И в кафе на Солянке не остывает кофе. И с белым конём - красный конь 1
под легкой кистью появляются на доске, чтоб оставалась всегда живой
та, кто ответом своим тепло в объем каждой вещи, которую лишь тронь
пальцем, – сообщает на вопрос того, кто взглядом и слухом до корневой

системы звука-буквы доходит, и поэтому рядом живым продолжает быть.
Так вяжутся в узел тугой тело и тело, и становится навсегда скреплённым,
как магмой Земля, - слово, чтобы утонуть в слове другом, а после всплыть
единым одним, где не твёрды поверхности, а ядра текучи, но разрешённым
объявляется любой эскиз. И штрихи его, по которым медленно тугая нить
из двух волосков плетётся, - там можно поправить грифелем и лишённым

всего - себя не знать никогда. Для обоих, как в первый свой день, обретая
сосны, чьи ветви напряжённы у облаков, рядом - валунов череду, и прибой
который точит рельеф каждого из них, как сказуемым подлежащее, сметая
от вечернего аквилона дневную пыль. И продолжая флейту, фагот и гобой
в концерте венецианца, стволы зазвучат. И над ними гусиная гогочет стая,
добавляя головокружения. И тот, кто говорит, - развёртывает перед собой

всех мотоциклистов, пылящих по деревням, где на дорогах трава колеёй
глубокой пересекается, и улицы венчают подсолнухи, а дальше рожью
и отдыхающим полем, раскалённым в полдень, расширяет обзор, петлёй
дальнего шоссе замыкая его, - солнечный луч на листе и жизнь берложью
возле Альфы Центавра понимает друг другу равными. Ни древесной тлёй,
ни взрывом сверхновой они отныне не убиваемы, если только, как дрожью

мышцы при выходе из реки, наполняются воспоминаниями той, кто влёт
их выхватывает из будущего, и совмещая, словно зернь с ажурной сканью
для финифтяной росписи, - снегопад над Белорусским вокзалом, переплёт
лестниц, по которым люди спускаются к площадям, где неон синей ланью,
или красным львом оборачивается, и «Lombardini» вписывается в поворот,
и, стежок за стежком, накрываются фонари, как бязевой плотной тканью,

и ход электронных часов больше не видим, и месяц - Син верхним рогом2
прошивает тёмное облако, а за ним - следующее облако, и ось света туда
поворачивает, где дубсар рыбу достает из тины на пустом берегу отлогом
и произносит «а», что значит «поток воды». Он рисует линии, и ответ «да»3
всплеском своим подтверждает вода, которая память об этом часе строгом
переносит течением мимо сливовых садов, статуй быков, и над ними звезда

Иштар для жреца на верхней ступени зиккурата – соединяет смысл и цвет
в бороздках ладоней, ставших горячими, и где уже без хитрости хироманта
каждое слово и каждая вещь, как в парном молоке козы донник и эспарцет, -
- одно. Легче, чем сны, гибче виноградной лозы и потому прочней адаманта
оно вязким гипсом, в точке, где ноль по Кельвину, отливает в один терцет: 4
лимонное дерево во дворце у трона царя Саргона и подоконник, где маранта

кровь растворяет в зелёной плоти листьев своих, что указывают направления
в каждую сторону, куда говорящий способен теперь для всех и всего: «Спаси
прошептать, чтобы августовской ночью леониды чертили маршрут движения
метели на Рождество. И та, кто слушает, отвечает: «Сохрани от верхнего «си
бемоль до нижнего до – диез - их схожий мотив для следующего рождения
человека. И присмотри за ним, и когда отпускаешь на волю, и когда: «Неси

то, что тебе дано», наказываешь ему». И тогда ливень, смывающий чернозём
не страшен им - разделившим вино и хлеб, и кто, укрывшись одной периной,
спят. В их снах на чёрно - белых трассах пешки встречаются всегда с ферзём.
«Если будет мальчик, то станет врачом, а девочка, то Павловой – балериной»
«Знаешь, свобода лишь то, что терпеть позволяет прибитым таким гвоздём»
«Знаю, что почва, где сожжён перегной, не умирает, и может стать глиной».



12.06. 2012г.


1. В русской иконописи кони изображаются либо белого либо, как на иконе Архангела Гавриила, красного цвета.


2. Син - В городах Междуречья - Бог Луны. Отец Астарты. Изображался на глиняных таблицах в виде быка, или лунного серпа. Ему же приписывали функции управления временем. Этот же образ, соединяющий два пространственно-временных континуума, появляется в Таблице I.

3. «а» на языке шумеров означает «поток воды». С этого же эпизода начинается IV Таблица, которая является антитезой Таблице VIII.

4 ср строки из стихотворения Е.А. Боратынского:

«а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!» (« На что вы дни! Юдольный мир явления» 1840 г.)

Константин Латыфич, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1376 № 93639 от 12.06.2012

0 | 0 | 1744 | 17.11.2024. 18:32:21

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []