Междуречье. Таблица IV

… и на чужом языке будут говорить... (Ис28; 11)


Пиктограмма читается: «а», что значит: «поток воды».
Две волнистые линии чертит по глине стило дубсара*,
совмещая всплеск у берега, где к звёздам растут сады,
с их световым эскизом. Он всегда с частотой пульсара
мерцает в глубокой памяти, чтоб воплощать в ряды
знаков - хижины из тростника и террасы Саламансара,**

разгоняя до нового слога законченный слог, чтоб в нём
бить согласный звук гласным, открывая его для пения
к звезде Мардука, которая оттого уже видима в окоём***
с последней ступени Храма, чтоб сила лучей - терпению
жреца равнялась, когда над городом тёмным они вдвоём,
в паузе между вдохом и выдохом, слово спасти от тления

готовы. И наполняя своим дыханием горящие завитки,
сведённые в единый ритм от услышанных окончаний, -
он посылает дожди в поля, где от зноя мертвы ростки
ячменя. И в долинах, где раньше лишь вихрь песчаный
виден был, снова растет трава. Над ней возведут мостки
для подвоза пива к царю, пред которым сосуд чеканный,

с надписью этой, объявленной именем, поставлен в зал
тронный. И признано слово то - главным для церемоний.
И произносится хором с табличек, чтобы потом в пенал
глиняный быть погружённым. Под курение благовоний –
сандала и мирры – его пронесут отсюда до чёрных скал,
и начертят на камне солдаты для скрепления территорий****

в Царство, где утверждённая клинопись, равная чертёжу -
крылатых быков, колоннадных дворцов и белёных зданий, -
переписывается в миллионы таблиц. К последнему рубежу
их число приближается. Как солнечный луч в час ранний,
лишь только касаясь с одной стороны к узорному витражу,
с другой разлагается в спектр на полу, и словно пираньей,

срезается цвет от тепла, так мысль о пользе стирает смысл
знака, что множится сам собой в длительной перспективе.
Стремясь к новизне, будто к манящему северу Гостомысл,
он меняя то вид, то звук, превращается в титр к поп – диве.
В пояснение: от ракет и спутников - до вёдер и коромысел.
В этикетку для апельсина. И только в сплошном приливе

волн, несущих до изголовья дивана красных и жёлтых рыб,
которые видимы были днём - плывущими в центр картины,
ребёнок, что к матери спит лицом, и потому не боится глыб
ледяных, видит как рассыпаются, подобно слонам из глины,
названия для подоконника и стола, что краями уходят в зыбь
воспоминаний и оттуда, как будто из вязкой и чёрной тины,

возвращаются к кончикам пальцев, когда пробуждает гимн.
И закрывается, как замком, гласный - согласным твёрдым.
И больше не слышно дерева там, где вбит деревянный клин.
И камня не слышно в камне. Так памятником стала гордым
самим себе - вязь строчных букв, для которых как формалин-
время в открытой тетради. И словно прощальным аккордом

они шариковой ручкой обводятся – готовые войти в конверт
почтовый, чтоб подтвердить свою значимость под абажуром,
который за тысячу километров от них рассеивает на паркет
свет от покрашенной лампы, что выхватывает контражуром
на стене - тень, читающего письмо и сразу пишущего в ответ.
Он законченный слог между кроссвордом, чаем и перекуром

хочет продолжить, и отпереть, как домашний замок ключом, -
место, где узнана будет речь корреспондентом и адресатом.
Где до мысли о слове – теплота, как от касанья плеча плечом.
Где не записан ещё никто ни скифом и не степным сарматом.
И выталкиваются на поверхность, не запечатанные сургучом,
контуры раскрывшегося цветка, что притягивает словно атом

пчёл, несущих к другим цветкам свой дикий и терпкий мёд,
бабочек, которые летят к аркаду, белой смородине и малине.
И зажжённой конфорки газовой, синего таза, где растаял лёд
из холодильника «ЗИЛ». Их познаёт, кто на жёсткой перине -
проснулся от севшей на щёку мухи, и знающий, что он живёт
на земле, где корова пасётся с медведицей. Не думая о помине,

повторяет: «я буквы ведаю», а значит в будущие десятки лет,
все цвета и запахи в эти объёмы, словно паломники в Мекку,
стянутся: неполный стакан с кефиром, дым от тысячи сигарет
над футбольным полем, гитарист, кладущий ладонь на деку.
Чтобы стала живой пустота молчания, где никогда никого нет,
открываясь навстречу другому, и уже оживающему человеку.


2011

*Две волнистые линии на таблицах раннего периода обозначали «поток воды». Вода по шумерски «а». Дубсаром называли переписчика таблиц в Месопотамии. Эта должность часто имела статус жреческой.

** Саламансар – один из царей Ассирии, прославившийся завоевательными походами.

*** Мардук – верховный бог Междуречья, начиная с I Вавилонской династии. В поэме «Энума Элиш» о сотворении мира говорится о том, что силой слова Мардук мог зажигать звезду. «По слову уст его звезда исчезла.“Вернись!” — приказал, и она появилась» («Энума Элиш» Таблица
IV).


***** Надписи с именем царя и его текстом в государствах Месопотамии закладывались под новый закладываемый город или на местности для обозначения присоединяемых территорий.

Константин Латыфич, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1376 № 89517 от 27.09.2011

0 | 0 | 1852 | 17.11.2024. 18:51:57

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []