Ошибочка вышла

По дорожке полз черный корабельный таракан. Таня сидела на скамейке недалеко от маленькой армянской церкви и видела, что они с тараканом похожи. На ней был такой же черный костюм. Они наверняка были с одного парохода. «Дмитрий Шостакович» виднелся за деревьями, порт был совсем рядом.
Ночью сидеть на скамеечке в обществе даже знакомого таракана не стоило. Но Тане было горько, у нее были проблемы, и не с кем было поделиться. Вот она и сидела одиноко не в том месте и не в то время и говорила таракану простые слова. Плохо мне, говорила Таня, а таракан останавливался. Больно мне, жалова¬лась она, но таракан не дослушал и пополз по своим делам.
Наверное, у всех проблемы, успокаивала себя красивая Таня. Она и впрямь была очень красивая на этой ночной ска¬мейке в далеком восточном городе, где женщине в одиночестве сидеть было не положено.
Когда она оказалась на земле, то даже понять ничего не успела, только про таракана подумала, что он уполз. И тоже поползла. Но сверху что-то придавливало и не давало ползти. Вернее, ползло вместе. Это было страшно, и Таня закричала.
Все как-то вдруг изменилось, стало легче дышать, ее рванули с земли сильно и быстро. А то, что давило и ползло вместе с ней, осталось лежать, прижавшись к брусчатке. Оказывается, возле скамейки были кусты, клумба, а возле клумбы дорожка, выложенная брусчаткой.
— Не смотри на него, — сказали грубоватым голосом по-русски, — не надо тебе на это смотреть.
Но Таня уже видела, что это было арабом с черной бородой и красивым лбом. Лоб был странным, быстро темнеющим.
Таню взяли за плечи сильно, но бережно, и повели все к той же скамейке.
— Не шевелись, — сказали ей, — сиди так, как будто тебя нет.
Это таракана нет, думала Таня, и этого со лбом тоже, кажется, нет. А я есть. И мне страшно холодно. И я очень боюсь этой... с голосом грубым и руками сильными.
Что-то за кустами происходило, какое-то шевеление, тянули бородатого, хрустели веточки, шелестели камешки, а ночь все прикрывала черным платком в дырках. Через дырки Таня видела пароход, на котором ее не было, а должна была бы быть. Еще через дырки Таня видела звезды. Они дробно звучали в такт Таниным зубам, и это тоже было страшно.
Вернулась та, с голосом. Ткнула автоматом и сказала:
— Ну все. Пошли.
И они пошли.
Тане все равно было, куда идти, если надо было идти не на пароход, а от него. И потому она шла молча и послушно.
Сопровождавшая Таню женщина была покрепче и повыше ее, подстрижена под китаянку, но похожа на грузинку. Или еврейку. Здесь, в Израиле, все оказываются евреями. Даже негры.
Таню било крупной дрожью, и эта, с автоматом, прижала ее к себе. Так и шли молча, прижавшись, а автомат болтался, как сумка на длинном ремне.
Когда дошли и умылись, стало понятно, что эта с автоматом молода и спокойна. Назвалась Катрин.
— Ты русская? — спросила Таня.
— Нет.
— А язык?
— Что язык? Я и по-английски могу, и на иврите, тебя как устроит?
Таня помолчала и спросила:
— А что случилось?
— Ничего особенного, — Катрин булку для Тани намазывала маслом. — Ничего страшного не случилось.
— Ты его застрелила?
— Зачем? Стрелять вовсе не обязательно, чтобы убить.
— А автомат зачем тогда?
— Детка, — сказала Катрин, — жуй булку и не задавай дурацких вопросов. Что было? Ты на скамейке сидела. Потом свалилась. Потом ко мне в гости пришла. Утром я тебя на «Шостакович» доставлю. Ты ведь с «Шостаковича»? Ну вот и хорошо, к завтраку успеешь.
Долго зашивали Танин пиджак, утюжили брюки, а потом лежали вместе на диване, и Таню била дрожь, а Катрин обнимала ее, прижимая крепко, крепче, чем Таня могла выдерживать, и от этого становилось спокойно.
— Это я виновата. Что тебе теперь будет? Это я виновата, — говорила Таня.
— Ничего ты не виновата и ничего не будет, кроме завтрака на «Шостаковиче», — отвечала Катрин. — Потому что и не было ничего. Ну скажи мне, скажи, что было?
Таня тихо сказала:
— Таракан. Он полз по дорожке. Я с ним разговаривала.
— Я тоже этого таракана видела, — сказала Катрин, — но разговаривать с тараканами могут только такие русские дуры, как ты. Ты же москвичка?
— Нет, я дура с Украины. Из Одессы.
— А, ну тогда хорошо, — непонятно сказала Катрин, — тогда это меняет дело.
— Какое дело? — спросила Таня.
— Мое дело, — и Катрин рассмеялась. — Тогда твое дело и вовсе не мое дело, оказывается. Спи. Хорошо все, что хорошо кончается.
— А он кончился?
— Кто? — зевнув, спросила Катрин.
— Ну тот, со лбом. Араб, которого ты стукнула ребром ладони, а потом об землю. Я же видела.
— Этот кончился. Только никто его не стукал, он сам упал.
— И ты одна волокла его через кусты? Катрин тряхнула Таню и сказала:
— Во-первых, я одна не бываю. Во-вторых, никого не волокли, и нечего порядочным одесситкам шляться по портовым районам, а в-четвертых, спокойной ночи, — и прижала
Таню так крепко, что обе закашлялись. И внезапно захохотали, как сумасшедшие.
Катрин встала, взяла бутылку банановой водки, и они выпили, и опять выпили, но уже молча. Таня сняла с шеи медальончик и протянула:
— Возьми на память. Катрин сказала весело:
— А нам памяти не положено, носи сама, на память, — и фыркнула.
И они опять хохотали как ненормальные. И было им спокойно. Нормально было.

Ольга Ильницкая, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1083 № 87196 от 24.05.2011

0 | 0 | 1834 | 17.11.2024. 15:49:32

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []